— Да ты меня держишь за дуру, что ли?! — голос матери резанул по кухне так резко, что даже соседский пес за стеной залаял.
Галина Петровна стояла у стола, упершись ладонями в клеенку с облезлыми ромашками, и смотрела на Елену снизу вверх, но взгляд был железным. Елена сидела напротив, будто пришла не на семейный разговор, а на допрос, и, судя по выражению лица, готовилась давать показания без адвоката.
Вика же, младшая сестра, стояла у холодильника, как школьница, пойманная за курением. С коробкой молока в руках, с приоткрытым ртом, с глазами: «Это все не я, это вселенная виновата».
— Мам, я тебе сто раз сказала: я не буду платить за то, что она скрыла, — спокойно произнесла Елена, но уголок губ дернулся. Держать тон стало сложно.
— Да что я скрыла?! — вспыхнула Вика. — Ты вечно меня выставляешь какой-то безответственной идиоткой! Я взяла кредит, да. НО Я ЖЕ НЕ НА СЕБЯ ОДНУ! Мы с Артемом складывались!
— Складировались вы, а не складывались, — процедила Елена. — Твои деньги ушли, а квартира почему-то на нем. И машина на нем. А ты — с долгом. И с жалобами. И с этой своей позой невинной овечки.
Вика дернула плечом.
— Я… я верила человеку. Это преступление, да?
— Преступление — считать всех вокруг банкоматом, — рубанула Елена. — И обращаться только тогда, когда платить нечем.
Елена поняла главное: Вика давно живёт не жизнью, а историей, которую сама себе сочинила — и втягивает в неё всех вокруг.
Мать шумно выдохнула, словно затушила сигарету внутри себя.
— Лена, ну что тебе стоит? — голос ее дрогнул, стал мягким. — Один месяц оплатить. Один. Девочке трудно, ты же видишь…
Елена резко откинулась на спинку стула.
— Мам, ты сейчас слышишь себя? «Девочке трудно»? Девочке тридцать один. Самое время учиться не прыгать в омут с головой, если плавать не умеешь.
— ОЙ ВСЁ! — Вика швырнула коробку молока на стол. — Ты просто бесчувственная! Ты думаешь, если у тебя должность, зарплата, то ты лучше всех? Ты вообще понимаешь, каково — когда тебе отказали на работе из-за какой-то тупой начальницы? Когда твой парень говорит, что ему тяжело без машины? Когда нужно как-то жить?!
— Вика… — Елена потерла лоб. — Ты жила. И неплохо. За мой счёт, за мамин… за кого угодно, лишь бы не за свой.
— Ага! — взвизгнула сестра. — Сейчас начнётся: «я всё сама, я такая правильная»! Да ты живёшь как робот! Утром работа, вечером работа, выходные — отчёты! Конечно, ты не поймёшь!
— И слава богу, — сухо ответила Елена. — Потому что я хотя бы не вру.
Снова тишина. Кухонные часы отстукивали секунды, как капли на металлической крыше.
Мать не выдержала первой.
— Лен… — она села, тяжело, словно ноги отказались служить. — Ты… прости Вику. И помоги. Она плачет ночами. Артем… он ушёл. Машину забрал. Квартира… ну да, не её. Но жить-то где-то надо! А банк…
— А банк, — перебила Елена, — я уже видела. И там прекрасно видно: кредит потребительский. По ставке, от которой я бы умерла даже на своей зарплате. И если я оплачу один месяц — ты, мам, потом попросишь оплатить второй. И третий. А Вика опять найдет себе такого же «гения бизнеса», и всё повторится.
Вика стукнула кулаком по столу.
— ДА ХВАТИТ МЕНЯ УНИЖАТЬ! — в голосе звенела истерика. — Да, я ошиблась. Но ты-то старшая! Ты должна поддержать, а не добивать!
Елена чувствовала, как внутри все кипит: они хотят не помощи — они хотят, чтобы она закрыла дыру, которую они же и прорубили.
— Я старшая, — сказала она тихо. — Поэтому и не поддержу. Потому что жизнь должна тебя ударить. А не я.
Вика побледнела. Мать вскочила:
— Лена, ты что?! Она же родная тебе! Она же… она же погибнет под этим кредитом!
— Не погибнет, — уверенно ответила Елена. — Работу она нашла? Нашла. Вот пусть и пашет. Чеки будет приносить. Я сказала уже, мам. Так будет правильно.
— Правильно для кого?! — выкрикнула Вика. — Для тебя?! Чтобы ты сидела такая — победительница? Чтобы все хвалили: «Ой, Елена как всё верно сказала!»?!
Елена встала.
— Я вообще не собираюсь никому нравиться. Я хочу, чтобы ты хоть раз в жизни прожила последствия своих решений.
Сестра отвернулась, скрывая слёзы. Но плакала она как-то слишком… привычно. Отрепетировано. Сломалось в Елене что-то маленькое, старое, но важное: вера в то, что Вика когда-нибудь вырастет.
Елена подошла к коридору, взяла пальто.
Мать шагнула следом:
— Лена… ну Лена… — она схватила Елену за локоть. — Ну нельзя так уходить. Новый год скоро. Семья… Надо же как-то жить вместе.
— Вместе — это когда честно, — отрезала Елена. — А у нас — только иллюзия семьи.
И открыла дверь.
— Лена! — крикнула мать. — Если ты сейчас уйдёшь — мы потом не восстановим!
Елена застыла на секунду. Потом медленно обернулась.
— Значит, так тому и быть.
Она вышла на лестничную площадку. Дверь тихо, но окончательно закрылась за её спиной.
Вечерний декабрьский воздух ударил в лицо ледяным молотком. На улице уже стемнело, но снег искрился в свете фонарей, как стеклянная крошка. Елена шла к машине, чувствуя лишь одно — опустошение. Ни злости, ни сожаления. Только усталость.
Телефон завибрировал. Сообщение от Вики:
«Ты меня предала. Надеюсь, ты счастлива.»
Елена нажала «Удалить». И завела двигатель.
Впереди был длинный путь — домой, в тишину, к стопке документов, которую она завтра будет разбирать, притворяясь, что жизнь снова структурирована.
Но она знала: завтра мать позвонит снова. А Вика напишет. А всё это лишь начало большой трещины.
И в эту трещину вот-вот кто-то провалится.
Елена только не знала — кто именно.
— Ты опять пришла, чтобы меня добить? — услышала Елена, едва шагнула за порог квартиры тётки Тамары.
Слова ударили неожиданно. Не потому что были злые — Вика вообще редко умела злиться искренне — а потому что голос её звучал тихо, осипло. Не визгливо, не манипулятивно. Просто устало.
Елена стояла в маленьком коридоре, пахнущем нафталином и старым ковролином. Снег с её ботинок сразу растаял на полу, оставив мокрые следы.
Вика сидела на кухне — серая, скукоженная, в чужом толстом свитере. На столе стояла кружка с чаём, но чай остыл. Волосы собраны в косую неаккуратную косу, под глазами тени, как синяки.
— Я пришла поговорить, — спокойно сказала Елена, проходя внутрь.
Тамара вскинулась с табуретки:
— Только не кричите! И без ваших «разборок», я вас умоляю. Мне давление ещё с утра скачет…
— Посиди, Тамар, — отрезала Елена. — Никто орать не будет.
Но внутри уже что-то дрожало, натягивалось, как струна.
Вика подняла взгляд. Опустила. Подняла снова.
— Мамка прислала? — спросила она хрипло. — Проверить, не сдохла ли младшая?
Елена села напротив. Положила на стол конверт — тот самый, который передала матери перед праздниками.
Вике даже смотреть не пришлось — она сразу узнала.
Лицо исказилось.
— То есть она… она отдала его ТЕБЕ? Не мне? — голос стал звенеть, но не от истерики — от обиды. Глубокой, детской. — Она что… она мне лгала, да? Что это её деньги?
Елена кивнула.
— Да. Я попросила её так сделать.
Вика вскочила, словно её ударили током.
— ЗАЧЕМ?! — выкрикнула она. — Зачем мне это нужно было знать? Зачем мне… это унижение? Ты же всё равно контролируешь каждую копейку! Даже когда «помогаешь» — всё равно сверху! Чтобы я чувствовала себя ничтожеством, да?!
— Чтобы ты почувствовала ответственность, — спокойно сказала Елена, хотя руки сжались в кулаки. — Чтобы ты работала. Чтобы поняла, что деньги не падают с неба, как снег на балкон.
— Так я РАБОТАЮ! — Вика ударила ладонью по столу. — Ты думаешь, мне кайф сидеть на кассе по двенадцать часов?! Ты думаешь, кайф слушать, как покупатели на тебя орут?! Как администратор мурыжит за каждую ошибку?! Ты думаешь, я не понимаю, что я сама загнала себя в угол?!
Она сорвалась, заплакала — и это уже не было красивой, постановочной истерикой. Это было тихо, шмыгающе, тяжело.
Елена замерла.
Впервые за много лет Вика не играла — она жила. Болела своим же выбором по-настоящему.
Елена вздохнула.
— Работа — это хорошо. Но это только начало. Ты задолжала почти сто семьдесят тысяч. Если перестанешь платить, банк подаст в суд. Это не мультик, Вика. Там не помогут твои слёзы.
— Я знаю! — Вика вскинулась. — Я всё знаю! Каждый месяц смотрю на эти цифры, и у меня в животе холод. Я боюсь утром просыпаться. Я боюсь, что мне позвонят коллекторы. Я… — она закрыла лицо ладонями. — Я боюсь, Лена.
Вот это было новое. Вика никогда не признавалась в страхе. Только в несправедливости. Сейчас — другое.
Елена впервые смягчилась.
— Сядь. Давай так. Спокойно.
Вика обессиленно села, будто воздух из неё выпустили.
— Я не хочу, — тихо сказала она, — чтобы ты думала, что я надеюсь на тебя. Я… я сама виновата. Просто… я не знаю, как выбраться. У меня в голове — туман. Я иду на смену — возвращаюсь — засыпаю. Я не живу, понимаешь?
Елена смотрела на сестру и впервые не видела в ней хитрости, корысти, расчетов. Только сломанную, запутавшуюся, до безумия усталую девчонку.
— Вика, — Елена потёрла виски. — У тебя нет плана, потому что ты его никогда не строила. Всегда всё складывала на чужие плечи. Мамины, мои, Артёма… чёрт знает кого ещё. А теперь их нет. Вот ты и растерялась.
— Да, — прошептала Вика. — Ты права. У меня никогда не было своего плеча. Я думала, что Артём — он… — она усмехнулась. — Он взял машину, квартиру… даже кофемашину. Всё вывез. Я осталась в одной куртке.
— Так лучше, — сухо ответила Елена. — Осталась — значит, начнёшь новое.
— Какое, Лена? — Вика вскинула глаза. — С моим долгом? С моей головой, где всё кувырком? С работой, где платят копейки?
Елена запустила пальцы в волосы, вздохнула.
Она долго молчала. Так долго, что Тамара не выдержала:
— Девочки, может, чаю? Или… сладкого? У меня есть…
— Тамар, выйди, пожалуйста, — сказала Елена, не повышая голоса. — Это разговор только наш.
Тётка подняла руки, будто сдаётся, и тихо вышла.
Елена сложила руки на столе.
— Слушай внимательно. Я помогу.
Вика застыла.
— Но ты же… ты говорила…
— Я помогу, — перебила её Елена. — Но по моим правилам. Чётко. Прозрачно. Жёстко.
Вика всхлипнула, но кивнула.
Елена заговорила медленно, как на деловой встрече:
— Первое. Ты продолжаешь работать. Ни дня перерыва без уважительной причины.
Вика кивнула.
— Второе. Чеки с зарплаты — мне. Каждый раз.
Вика снова кивнула.
— Третье. Ты переводишь банку свою часть платежа. Я — только разницу. Только.
Вика сглотнула.
— Четвёртое. Никаких Артёмов. Никаких «бизнесменов». Никаких «он обещал». Появится такой — всё заканчивается.
Вика отвернулась, но кивнула.
— Пятое. Через полгода ты идёшь на курсы. Любые. Бухучёт, администратор, склад, оператор. Но что-то, что может дать нормальную зарплату. Я оплачу курсы при одном условии — ты их не бросишь.
Вика подняла глаза. В них на секунду мелькнула надежда. Та самая, забытая, настоящая.
— И… шестое. Ты должна сказать маме правду. Всё. Про кредит. Про Артёма. Про квартиру. Про ложь.
— Лена… — Вика побледнела. — Она же… она не выдержит.
— Это её жизнь. И твоя. И моя. — Елена наклонилась ближе. — Хватит жить в выдумках. Мы так семью потеряем окончательно.
Вика закрыла глаза. Губы дрожали.
— Хорошо, — прошептала она. — Я скажу.
Елена впервые за долгое время выдохнула легко.
— Тогда и я помогу. В пределах договора. Не больше.
Поздний вечер. Мать встретила их у двери — испуганная, растерянная, как будто ждала скандала.
Но Вика прошла на кухню и села. Сложила руки. И тихим голосом рассказала всё.
От начала до конца.
Без попыток оправдаться. Без игры. Без театра.
Галина Петровна сначала сидела неподвижно, потом плакала, потом ругала Артёма, потом жалела дочь, потом ругала Елену, потом снова плакала.
Но в итоге, когда всё выплеснулось, когда воздух очистился от лжи — она только сказала:
— Ладно. Раз начали — надо вытаскивать.
Впервые они сидели втроём — честно, без фальши. Тяжело, горько, но… по-настоящему.
Когда Елена вышла на улицу, снег усилился. Крупные хлопья ложились на пальто, на волосы, на автомобиль. Воздух пах декабрём: холодом, дымом, надеждой.
Она достала телефон. Сообщение от Вики:
«Спасибо. Я знаю, ты не обязана была.»
Елена улыбнулась. Небольшая, но настоящая улыбка.
Она поняла: иногда помощь — это не деньги. Это порядок. Структура. Жёсткие рамки, чтобы человек мог вылезти оттуда, куда сам себя загнал.
Елена села в машину.
Впереди был трудный путь.
