— Оксана Сергеевна! Вас тут на минутку!
Я обернулась. Возле школьного крыльца стоял Денис с той самой улыбкой, от которой три года назад я теряла голову. Сейчас она вызывала только усталость.
— Я ещё с детьми не закончила, — ответила я, показывая на стайку второклашек, ковыряющих носами в телефонах родителей.
— Пять минут, не больше.
Я проводила последнего ребенка к маме и подошла к мужу. Он выглядел напряжённым.
— Домой пойдёшь — прямиком, без заходов! — сказал он тихо, но жёстко. — Дома поговорим нормально, при всех.
— При всех? — я усмехнулась. — Что, семейный совет решил собрать?
— Оксана, не выводи меня! — он стиснул зубы. — Ты последнее время совсем от рук отбилась! Хватит позориться перед людьми!
Я пожала плечами и пошла в сторону дома. Что ж, пусть говорят. Я уже научилась не ждать ничего хорошего от этих «разговоров при всех».
За спиной услышала, как Денис достаёт телефон. Говорил он тихо, но я расслышала обрывки: «…уже идёт… встретьте её как договаривались… помните, пугать, но не калечить… в подвале остынет…»
Подвал. Значит, дошло до этого.
Я шла по пыльной дороге и думала, как же я оказалась здесь. Три года назад мне казалось, что маленький городок — идеальное место, чтобы спрятаться. От прошлого, от себя, от того, кем я была на ринге. После дисквалификации я пыталась вернуться через частные турниры, но после каждого боя видела в зеркале кого-то чужого. Кого-то страшного.
«Излишняя жестокость» — так написали в документах. Будто жестокость бывает достаточной.
Денис казался спасением. Уверенный, перспективный, из крепкой семьи. Я думала, что семья — это тепло, поддержка, место, где тебя примут. Наивная дура.
Первый месяц был медовым. Второй — настороженным. К третьему Людмила Васильевна начала закручивать гайки.
Сначала мягко. «Оксаночка, ты же понимаешь, мы тут все вместе живём. Нужно помогать друг другу». Потом жёстче. «Куда это ты собралась? В доме дел невпроворот, а ты развлекаться вздумала!»
Геннадий Иванович вечно лежал на диване, прикрываясь то спиной, то давлением. Роман, старший брат Дениса, смотрел на меня как на очередную вещь в хозяйстве. А сам Денис… он просто исчезал. На работе с утра до ночи, а когда возвращался, поддерживал маму.
— Мы же семья, Оксана! Неужели тебе трудно помочь?
Трудно было не это. Трудно было чувствовать, как я растворяюсь. Как из меня делают удобную копию Людмилы Васильевны, только моложе и выносливее.
Я пыталась сопротивляться. Говорила, что хочу личного времени. Просила уважать мои границы. Требовала, чтобы все работали поровну.
— Границы! — фыркала свекровь. — Ты же не в Европах, девочка! У нас тут семья по-настоящему, а не эти ваши современные фантазии!
— Ты слишком много о себе думаешь, — добавлял Геннадий Иванович между жалобами на здоровье. — Хорошая жена о семье думает!
Роман вообще не разговаривал. Он просто смотрел. И в этом взгляде читалось обещание.
Сегодня утром я отказалась стирать Геннадию Ивановичу носки. Сказала, что у него руки целые, пусть сам стирает. Людмила Васильевна побагровела. Денис молча вышел из дома.
А через час позвал меня «погулять по центру».
Я знала, что это ловушка. Знала, что они что-то задумали. И всё равно пошла. Потому что устала. Устала притворяться слабой, притворяться удобной, притворяться той, кто я не есть.
Калитку нашего дома я открыла спокойно. В сенях горела лампочка, но свет был приглушённый — кто-то вывернул её почти до конца. Я услышала дыхание. Троих человек.
— Ну что, дорогая невестка, — голос Романа был издевательски-ласковым. — Будем беседовать по-хорошему или…
Он не договорил. Я докрутила лампочку.
Роман стоял с куском арматуры в руках. Геннадий Иванович держал ремень. Людмила Васильевна — кухонную скалку.
— Или что? — спросила я ровно.
— Или посидишь в подвале, пока не поумнеешь! — Людмила шагнула вперёд. — Надоела нам твоя гордыня! Думаешь, раз молодая, так можем терпеть твои выкрутасы? Сейчас научим тебя уму-разуму!
Роман двинулся первым. Он привык, что все боятся. Что достаточно замахнуться, и человек сломается.
Он ошибался.
Я увернулась от арматуры, шагнула внутрь его удара и ударила в солнечное сплетение. Не сильно. Ровно настолько, чтобы он согнулся. Потом рычагом вывернула руку. Хруст. Он закричал.
Геннадий попытался хлестнуть меня ремнём. Я перехватила кожаный ремень, дёрнула на себя. Он не удержался, упал, головой зацепил тумбочку в прихожей. Сознание отключилось мгновенно.
Людмила Васильевна закричала и бросилась бежать. Дверь из прихожей в кухню распахнулась с такой силой, что отлетела с петель. Свекровь не успела затормозить, врезалась в дверной косяк. Упала, держась за лицо.
Я прошла на кухню, поставила чайник. Руки не дрожали. Сердце билось ровно. Словно этого не было. Словно я не отправила троих взрослых людей в нокдаун за тридцать секунд.
Села за стол. Заварила чай.
Людмила Васильевна сползла по стене, села на пол. Держала в руках расколотую надвое скалку и смотрела на меня с ужасом.
— Я её не била, — сказала я спокойно. — Она сама с дверью встретилась. Лицом.
В коридоре выл Роман. Геннадий молчал, но дышал. Я слышала.
Дверь распахнулась. Вбежал Денис. Лицо белое, глаза безумные.
— Ты… что ты наделала?! — выдохнул он.
— Защищалась, — я сделала глоток чая. — Твоя семья решила меня проучить. Арматурой, ремнём, скалкой. И подвалом в придачу.
— Я не знал! — он запнулся. — То есть… я не думал, что они…
— Врёшь, — я поставила чашку. — Ты всё знал. Ты им позвонил. Я слышала.
Он открыл рот. Закрыл. Сел на стул напротив.
— Надо «Скорую» вызвать, — сказала я. — Две машины. Одна Роману, вторая твоим родителям. Ничего смертельного, но проверить надо.
Денис молчал.
— И выслушай меня внимательно, — я посмотрела ему в глаза. — Я устала. Устала быть удобной. Устала быть бесплатной рабочей силой. Устала притворяться, что меня всё устраивает. Сейчас будет так, как я скажу. Иначе я ухожу.
— Ты не уйдёшь, — он попытался улыбнуться. — Куда ты пойдёшь? У тебя здесь работа, жизнь…
— Я беременна, — сказала я. — Восемь недель.
Он побледнел ещё сильнее.
— И мой ребёнок будет расти с отцом. С нормальным отцом, который умеет говорить «нет» своей маме. Который защищает жену, а не сдаёт её на расправу. Который понимает слово «семья» правильно. Справишься?
Денис медленно кивнул.
— Хорошо, — я встала. — Вызывай «Скорую». Потом будем говорить. По-настоящему.
Людмила Васильевна всхлипнула на полу. Я посмотрела на неё.
— И запомни. Я никогда больше не буду терпеть неуважение. Ни от тебя, ни от кого. Мы можем жить вместе. Можем даже дружно. Но только на равных.
Я вышла из кухни. В сенях Роман всё ещё сидел, прижимая руку. Я присела рядом.
— Больно? — спросила я.
Он кивнул, не глядя.
— Это только начало, если попробуете ещё раз, — я сказала тихо. — Я восемь лет занималась кикбоксингом. Меня дисквалифицировали за то, что я отправила соперницу в реанимацию. Не нарочно. Просто я не умела останавливаться.
Я встала.
— Теперь умею. Поэтому вы все живы. Но терпение моё не бесконечно.
Через полчаса приехала «Скорая». Увезли Романа с переломом руки. Геннадий Иванович очнулся, но его тоже забрали на обследование. Людмила Васильевна отказалась ехать, но синяк расцветал.
Денис сидел на кухне. Молчал. Я села рядом.
— Почему ты мне не сказала? — спросил он тихо. — Про спорт. Про прошлое.
— А ты бы послушал? — я усмехнулась. — Или решил бы, что невеста с таким багажом — это проблема?
Он промолчал.
— Я не хотела быть той, кем была. Я хотела быть нормальной. Женой, учительницей, просто человеком. Но вы не дали.
— Мы хотели семью, — он потер лицо руками. — Нормальную. Как у всех.
— Как у всех, — повторила я. — Где женщина должна работать, рожать, стирать, готовить, молчать и улыбаться. А мужчины «решают большие дела». Только дел этих нет. Есть только контроль.
Денис смотрел в окно.
— Что теперь? — спросил он.
— Теперь? — я обняла себя за плечи. — Теперь мы учимся быть семьёй. Настоящей. Где никто никого не ломает. Где говорят правду. Где уважают границы. Или я ухожу. С ребёнком.
Он кивнул.
— Я попробую, — сказал он тихо. — Только… не знаю, получится ли.
— Попробуй, — я положила руку ему на плечо. — Просто попробуй.
Снаружи темнело. Чайник на плите остывал. Я налила себе ещё одну чашку.
