Крепкий, въедливый дух жареного мяса и подгорелого подсолнечного масла ударил в ноздри Алине прямо на площадке перед дверью. Она замерла, сжимая ключ в руке. В их новом доме с дизайнерским ремонтом, где в лифтах всегда пахло свежестью, а на этажах стояла тишина, этот запах был как пощечина. Как вторжение в отлаженный, стерильный мирок.
Она сунула ключ в замочную скважину, но он не провернулся до конца. Дверь была заперта изнутри на цепочку.
Сердце ёкнуло нехорошим предчувствием. Никого не должно было быть. Муж Лёша уехал на рыбалку с друзьями еще вчера, с вечера пятницы. Они договаривались: у нее суббота — ее священный день, когда она отсыпается после рабочей недели, валяется с книжкой, смотрит сериалы и ни с кем не разговаривает. Никаких дел, никаких гостей, никакого Лёши с его вечным «А давай к маме заедем».
Она позвонила в дверь. Внутри послышались тяжелые, шаркающие шаги, лязг металлической цепочки, и дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы в щели показалось знакомое, круглое, улыбающееся лицо.
— А-а, пожаловала! — вместо приветствия пропела Галина Степановна, свекровь. На ней был пеньюар Алины, легкий, кружевной, который та привезла из Милана. Поверх него болтался старый вязаный кардиган. — А мы тут без тебя управляемся.
«Мы?» — мелькнуло в голове у Алины.
Она переступила порог, и мир, который она выстраивала три года, оплачивая ипотеку и выбирая каждую ручку для мебели, рухнул в один миг.
В прихожей, на паркетной доске цвета беленого дуба, громоздились чужые сумки, свертки и пара огромных, грязных после мартовской слякоти ботинок. Возле зеркала, которое Алина вешала, тщательно выверяя уровень, чтобы оно «расширяло пространство», стоял знакомый треснутый чемодан на колесиках.
— Галина Степановна, — голос Алины звучал ровно, но внутри все сжалось в тугой, болезненный комок. — Добрый день. Вы… что здесь делаете? Где Алексей?
— Лешенька? — свекровь махнула рукой и пошла в сторону кухни, откуда шел тот самый запах. — Он на озере, с удочкой. Ключи мне оставил, велел не скучать. А я, понимаешь, сантехников жду. У меня в квартите труба старая, капает. Решила к вам перебраться, пока чинят. А то затопить может.
— И он не смог мне позвонить? — Алина поставила на тумбу свою кожаную сумку, купленную на первую серьезную премию.
— Зачем звонить? — удивленно подняла брови Галина Степановна. — Я же не чужая. Мать. Пошли, поешь чего. Я щи сварила, настоящие, на говяжьей косточке. А то гляжу, холодильник у вас пустой, одна зелень да сыр вонючий. Мужика так не кормят.
Кухня представляла собой зону боевых действий. На идеальной столешнице из искусственного камня стояли три кастрюли, покрытые старыми, засаленными крышками. Раковина была завалена грязной посудой. На стеклокерамической варочной поверхности, которую Алина протирала специальным средством после каждого использования, стояла алюминиевая сковорода с отбитыми ручками, и в ней что-то темное и маслянистое догорало, оставляя черные круги.
— Вы что делаете? — Алина бросилась к плите и выключила конфорку. — Это покрытие царапается! И вытяжку включите, ради бога! Весь дом пропитался!
— Ой, не кипятись, — отмахнулась Галина Степановна, счищая со сковороды угольки. — Эта твоя вытяжка ревет, как зверь. Нервы треплет. А жир — он отмывается. У тебя же руки есть, не будешь же ты на эти тряпки модные всю жизнь надеяться. Садись, щи горячие очень хорошие.
Алина машинально села на барный стул. Ее взгляд упал на мойку. В ней, среди тарелок, лежал ее френч-пресс для кофе. Внутри болталась гуща и… видимо, остатки заварки от чая.
— Вы в моем прессе… чай заваривали? — спросила она, чувствуя, как по телу разливается ледяная волна.
— А что такого? — искренне удивилась свекровь. — Он же стеклянный, помылся. Зато удобно, чаинки не плавают. Экономить надо, Алинушка, не выбрасывать же добро. Я вот пакетики ваши эти дорогущие все собрала, по второму разу заварю. Деньги на ветер не бросаю.
— Надолго к вам сантехники? — спросила Алина, отодвигая тарелку с дымящимися щами, от запаха которых ее начинало тошнить.
— Кто их знает, — вздохнула Галина Степановна, наливая себе компот в хрустальный бокал для мартини. — Дня три, не меньше. А то и неделю. У меня там, кроме трубы, краны плохие, бачок в туалете шумит. Все надо делать. Лешенька обещал помочь деньгами на запчасти, хорошие, импортные. А то наши, отечественные, — раз плюнуть, и текут.
«Запчасти. Импортные. Лешенька обещал», — как набат, застучало в висках. Лёша. Который третьего дня ныл, что бензин подорожал и ему не хватает на новую леску для спиннинга.
— Алексей обещал? — произнесла Алина, и ее тихий голос прозвучал зловеще в тишине кухни. — Алексей не забыл, что у нас ипотека сорок тысяч в месяц? Что моя зарплата менеджера уходит на кредит, коммуналку и еду, а его — таксиста — на бензин и его рыбалки?
Галина Степановна грохнула ложкой о стол.
— Не попрекай деньгами! Он мужчина, он кормилец! А ты… сидишь в тепле, в офисе, мышкой кликаешь, это разве работа? Он по ночам рулит, глаза слипаются! И вообще, я мать! Я имею право! Я его на ноги подняла, одна, без отца!
— Галина Степановна, — Алина встала. — Я пойду в душ. Пожалуйста, не трогайте мою посуду и мою технику. И протрите плиту.
— Ну конечно, — фыркнула свекровь. — Техника священная. Руками все делали — и ничего, живы.
Ночью Алина ворочалась, прислушиваясь к храпу за тонкой стенкой. Гостиная, где теперь спала Галина Степановна на раскладном диване, граничила со спальней. Храп был мерным, раскатистым, с присвистом. В шесть утра воскресенья его сменил грохот. Это свекровь решила пропылесосить. В семь.
Алина вышла из спальни, накинув на плечи халат. Ее свекровь, уже одетая и бодрая, энергично драила пол в прихожей.
— Встала! — радостно воскликнула она, заглушая шум пылесоса. — А я уже с магазина! Молока купила, блинов напекла. А то у тебя в холодильнике, кроме этого твоего салата с рукколой, взять нечего. Лешенька приедет — мужчину кормить надо, не одной зеленью!
В этот момент в прихожей послышались шаги. Вернулся Алексей. Он вошел, увидел мать с пылесосом, увидел лицо жены — каменное, без единой эмоции — и его собственное, обычно такое добродушное, лицо вытянулось.
— Мам… Ты уже тут. Ал, привет…
— Привет, герой, — холодно сказала Алина. — Зайди в спальню. Поговорить.
Она вошла первой и закрыла дверь.
— Ключи. Сейчас. Отдай.
— Ал, ну что ты… Маме одной там страшно, сантехники всякие ходят…
— Какие сантехники, Леха? — Алина села на кровать и смотрела на него не мигая. — Ты что, вчера с удочкой сидел и думал: «А дай-ка ключи маме, пусть поживет у нас, пока я тут рыбу ловлю»? Без предупреждения. Без спроса.
— Я думал, ты не против… Она же ненадолго.
— Насколько ненадолго? Пока краны все импортные не поменяет? Это на какие деньги, Алексей? На мои? Опять?
— Ну, я чуть-чуть подработаю… — он замялся, глядя в пол.
— Подработаешь? Когда? Вместо сна? Ты и так после смены за рулем засыпаешь! Ты хоть понимаешь, что это не просто «мама приехала»? Это оккупация! Она уже мой пеньюар надела, в моем прессе чай заварила и мою кухню превратила в столовку из девяностых! Я не могу в своем доме!
— Потерпи немного, — пробурчал он, и в его голосе зазвучала знакомая ноющая нотка. — Она же старая. Ей помочь надо. Неудобно.
— Неудобно? — Алина встала. — Мне неудобно! Мне неудобно просыпаться от запаха горелого масла в моей квартире! Мне неудобно оправдываться, почему у меня в холодильнике «не та еда»! Завтра она переставит всю мебель по фэн-шую и перенесет мои вещи на антресоли, потому что «так лучше»! И ты будешь молчать, потому что «неудобно»!
Весь день прошел в состоянии холодной войны. Алина заперлась в спальне с ноутбуком. Галина Степановна громко разговаривала по телефону в гостиной, подробно описывая подруге обстановку («Богато, но без души! Все серое, белое, как в операционной! Цветов живых нет, одни кактусы!»). Периодически она стучалась, пытаясь вручить то тарелку с блинами («Хотя бы один съешь, а то кости одни!»), то предложить постирать ее кружевное белье в машинке вместе с Лешиными рабочими штанами («Я режим мощный поставлю, отстирается!»).
Кульминация, та самая, после которой возврата нет, наступила ближе к вечеру.
Алина вышла на кухню за водой. И обомлела.
На ее любимом, специально спроектированном угловом подоконнике с подсветкой для растений царил хаос. Суккуленты в кашпо, которые она собирала по одному, были сдвинуты в кучу. Несколько горшков стояли прямо на книге по архитектуре, подаренной коллегой. А на самом видном месте, под фитолампой, красовались три пластиковых стаканчика из-под йогурта с торчащей из них рассадой помидоров.
— Что… это? — выдавила из себя Алина.
— О, ты как раз! — обрадовалась Галина Степановна, вытирая руки об фартук. — Рассада! Смотри, какие крепкие уже. Им свет нужен, а твои кактусы — они же и в тени живут. Я им место освободила. Красиво же, зелено, по-весеннему!
Алина подошла ближе. Один из суккулентов, медленно растущий «каменный цветок», был явно поврежден — от него отломился кусочек.
— Вы сломали мой эхеверию, — сказала она абсолютно бесстрастно.
— Да ерунда какая-то! — махнула рукой свекровь. — Он же живой, новый вырастет. А помидорки — это польза. Летом свои будут, экологичные. Не то что ваши магазинные, пластиковые.
И тут раздался звонок в дверь. Настойчивый, длинный.
Алина посмотрела на Алексея, который, ссутулившись, пил чай на кухне.
— Ты ждешь кого-то?
Он покачал головой, но в его глазах мелькнула паника.
Галина Степановна просияла.
— Ой, гости! Совсем из головы вылетело!
Она бросилась открывать.
В квартиру ввалилась компания: сестра свекрови, тетя Валя, ее взрослый сын Слава с гитарой и двое его друзей, от которых пахло дешевым пивом и дорогой.
— С днем рождения, Галя! — протрубила тетя Валя, протягивая сверток. — Мы тебя в деревне искать-искали, а ты, оказывается, в хоромах укрылась! Ну-ка, принимай гостей!
Слава, не разуваясь, прошел в гостиную и уселся на белый диван, поставив гитару рядом. Его друзья последовали за ним. Тетя Валя направилась прямиком на кухню.
— А у вас тут уютно! Современно! Ой, а что это у вас в стаканчиках? Помидорки? Молодец, Галя, везде порядок наводишь!
В голове у Алины что-то щелкнуло. Тихо, но отчетливо. Как срабатывает предохранитель в дорогой технике перед скачком напряжения.
Она вышла в центр прихожей. Встала так, чтобы перекрыть проход из гостиной на кухню. Ее фигура в простом халате вдруг показалась монолитной, незыблемой.
— Всем остановиться, — сказала она. Голос был негромкий, но он разрезал гул голосов, как лезвие. Все замерли, смотря на нее.
— Ой, Алиночка, мы тебя не сразу и заметили! — затараторила тетя Валя. — Мы к Галке на денек, поздравить! Не беспокойся, мы не надолго, чайку попьем и…
— Выйдите, — перебила ее Алина. — Выйдите из моей квартиры. Все. Сейчас.
Наступила секунда ошеломленного молчания.
— Что? — не поняла Галина Степановна.
— Ты слышала. Я не приглашала сюда никого. Алексей не приглашал. Это частная территория, а не филиал деревенского клуба. Вон. За дверь.
— Да ты что! — взвизгнула свекровь, багровея. — Это ты у меня в гостях, понимаешь?! Сын мой квартиру купил! Я мать! Я здесь хозяйка! Я могу кого хочу пригласить!
— Нет, — Алина повернулась к мужу. Он стоял, прижавшись к стене, с лицом человека, попавшего под поезд. — Алексей. Либо они уходят сию секунду. Либо ухожу я. И завтра мой юрист начнет процедуру развода и раздела имущества. Дарственную от моих родителей на часть суммы первого взноса ты видел. Все чеки за ремонт, за технику, за эту паркетную доску — на мне. Ты вложил в эту квартиру ровно свои последние триста тысяч на сантехнику, которые мы тебе потом вернули. Суд оставит тебе долю, равную этой сумме. Остальное — мое. Я тебя выселю. Или выкуплю твою долю за эти же триста тысяч, что по нынешним ценам — смешно. Ты меня знаешь. Я это сделаю.
Она видела, как он понимает. Медленно, тяжело, но понимает. Он знал ее характер. Знал, как она год судилась с застройщиком из-за кривой кладки плитки на балконе и выиграла. Знал ее холодную, расчетливую ярость.
— Мама, — голос Алексея был хриплым, чужим. — Вам… вам надо идти.
— Что?! — Галина Степановна ахнула, как будто ее ударили в грудь. — Сынок! Ты… против матери? Из-за этой… Да как ты смеешь!
— Мама, вы перешли все границы, — он сказал это тихо, но твердо. Впервые за долгие годы. — Уходите. Пожалуйста.
— Ах так! Ну ладно! Ладно! — свекровь начала метаться по прихожей, хватая свою сумку, кардиган. — Поняла все! Выгонил родную мать в угоду стерве! Неблагодарный! Подкаблучник! Чтоб вы здесь друг друга сто лет не видели! Валя, Слава, пошли! Нас тут не ценят! Нам тут не рады!
Она вытолкала растерянных гостей в коридор, продолжая сыпать проклятиями. Последнее, что они услышали, был ее сдавленный крик: «Никогда больше ноги моей здесь не будет!»
Алина захлопнула дверь. Повернула ключ дважды. Щелкнула задвижку.
В квартире воцарилась гробовая тишина. Слышно было только, как на кухне капает вода из-под плохо закрученного крана.
Алексей стоял, опустив голову, у стены.
— Ал… Прости. Я не думал…
— Молчи, — она прошла мимо него на кухню, взяла со стола три пластиковых стаканчика с рассадой и выбросила их в мусорное ведро. Потом осторожно, бережно начала расставлять свои суккуленты на прежние места. — Завтра ты едешь к маме, забираешь все ее вещи и отвозишь. Отдаешь ей ключи. Потом мы меняем замки. Все. Если она захочет прийти — звонок за сутки, и только на два часа. Никаких ночевок. Никаких сантехников за наш счет. Трубы пусть меняет за свой, у нее есть пенсия.
— А краны… — начал было он.
— Какие краны, Леха? — она обернулась к нему. Ее глаза были сухие и очень усталые. — Ты будешь работать. Найдешь подработку. На рейсы ночные, на разгрузку вагонов, не знаю. И будешь оплачивать своей маме ее импортные краны из своих денег. Своим трудом. Потому что ты мужчина. Ты кормилец. Так ведь?
Он ничего не ответил. Просто кивнул, глядя в пол. Его инфантильный мирок, где можно было отсидеться за спиной у сильной жены и откупиться от материнских претензий ее же деньгами, рухнул.
Алина подошла к окну и распахнула его. Холодный мартовский воздух ворвался в квартиру, сметая тяжелый запах тушеной капусты и обиды.
— Закажи суши, — сказала она, глядя на темнеющий двор. — И купи бутылку белого вина. Сухого. Я хочу провести остаток воскресенья в тишине. В моей тишине. И выпить из своего бокала. А не из того, в котором заваривали чайные пакетики.
Она знала, что это не конец. Галина Степановна будет звонить, рыдать, жаловаться родне, что невестка выгнала ее на улицу. Алексей будет неделю ходить мрачный, будет пытаться вызвать в ней чувство вины. Но сейчас, в этот вечер, тишина в ее доме была громче любых упреков. И право расставить свои кактусы так, как ей нравится, оказалось важнее всех материнских авторитетов на свете. Потому что это было ее пространство. Ее крепость. И она только что отстояла ее в жестокой, бытовой, без всякой романтики, войне.
