Снег падал крупными хлопьями, укрывая деревню Сосновку белым одеялом. Я стояла у окна своего дома, того самого, что построила собственными руками за последние несколько лет. Трёхэтажный особняк с просторными комнатами, с тёплыми полами и камином в гостиной. Рядом — конюшня на шесть лошадей, крытый манеж для занятий верховой ездой, гостевые домики.
Моя конная школа «Вольный ветер» стала лучшей в области. Сюда приезжали дети из города, чтобы научиться ездить верхом, понять язык животных, найти в себе силы. А началось всё с одной полудохлой кобылы, которую я выкупила на живодёрне за последние деньги.
− Татьяна Владимировна, группа из Москвы подтвердила бронь на январь, − моя помощница Ксюша зашла в кабинет. − Десять человек, на две недели.
− Отлично. Подготовь западное крыло.
За окном на снегу резвились собаки. Их у меня было семеро, все подобранные с улиц, все спасённые. Но особняком держался огромный чёрный пёс по имени Мухтар. Ему было уже стар, седина пробивалась на морде, но глаза оставались такими же умными и преданными.
Мухтар не был просто собакой. Он был той ниточкой, что связывала меня с прошлым — с той семилетней девочкой, что замерзала в январскую ночь в его конуре, пока родители злоупотребляли до беспамятства в доме.
Тогда, у моих родителей Натальи и Семёна не было ни совести, ни стыда. Только бутылка. Отец тратил всё на выпивку, что зарабатывал на лесопилке, мать торговала на рынке и спускала деньги на дешёвое пойло. А я, пятилетняя Таня, металась по холодному дому в поисках хоть какого-то тепла.
***
В ту январскую ночь, когда градусник показывал минус двадцать пять, родители устроили очередное застолье. Я просила есть, дёргала мать за рукав. Она оттолкнула меня так, что я ударилась головой о стол.
− Пошла вон! − заорал отец. − Надоела, как банный лист! Иди к псу своему, ему ты нужнее!
Меня вытолкнули на крыльцо в одном тонком платьице. Дверь захлопнулась, замок щёлкнул. Я заплакала, стуча замёрзшими кулачками в дверь, но оттуда доносился только хохот и матерщина.
Тогда я побежала к конуре. Мухтар был молодым псом лет, чёрным, как ночь, с умными карими глазами. Родители держали его на цепи у сарая, кормили объедками, били за лай. Но я любила его всем сердцем, тайком носила ему хлеб, гладила, когда никто не видел.
Мухтар встретил меня низким рыком, но, узнав, тут же завилял хвостом. Я залезла в его конуру, и он лёг рядом, прижимаясь ко мне своим горячим телом. Так мы и проспали всю ночь: замёрзшая девочка и верный пёс, который согревал её своим дыханием, своим теплом, своей безусловной любовью. Благо в конуре была ещё и солома, от неё тоже исходило тепло.
Утром меня нашла соседка, тётя Зина. Она несла молоко, увидела торчащие из конуры детские ноги и закричала. Прибежали родители: мать с опухшим лицом, отец злой и трясущийся после вчерашнего.
− Что за чертовщина! − заорал он. − Таня, вылазь оттуда немедленно!
Тётя Зина смотрела на них с отвращением:
− Вы что творите, нелюди? Ребёнка на мороз выгнали! Она могла замёрзнуть насмерть!
− Да не замёрзла же! − огрызнулась мать. − Вон, живая. С собакой спала, ну и что?
− Стыда у вас нет, − прошипела соседка. − Бессовестные!
Она ушла. Родители затащили меня в дом, но не для того, чтобы обогреть. Отец избил меня ремнём за «позор перед соседями», мать кричала, что я специально всё устроила, чтобы их опозорить.
А через неделю пришли из опеки. Тётя Зина написала заявление и меня забрали. Я орала, цеплялась за порог, просила взять Мухтара, но социальный работник качала головой:
− Девочка, в приют животных не берут. Успокойся.
Мухтар выл в конуре так, что вся деревня слышала. Он рвался с цепи, скулил, пытался добежать до машины, где меня увозили. Последнее, что я видела его умные глаза, полные тоски.
Меня определили в детский дом в райцентре. Я не говорила месяц, просто молчала, смотрела в одну точку. Психолог говорила, что у меня травма. Но меня лечила не психология, меня лечила злость. Холодная, чистая злость на родителей, на их злоупотребление, на их равнодушие.
Я решила, что выживу им назло, что вырасту самой счастливой. Что стану не такой, как они. Что построю жизнь, где будет тепло, где будут животные, где никогда не будет крепких напитков и криков.
***
Детдом был суровой школой. Драки, воровство, жестокость. Но я научилась держать удар. В четырнадцать меня взяла на каникулы приёмная семья — Валентина Степановна, учительница из соседнего села. Она увидела, что я хорошо учусь, помогала мне с уроками, устроила в техникум после девятого класса.
Я училась на ветеринара. Днём были занятия, вечером меня ждала работа санитаркой в ветклинике. Спала по четыре часа, но у меня была цель. Поэтому, я не жаловалась и молча, упорно шла к своей цели.
После техникума поступила заочно в академию, окончила её с красным дипломом. Работала в клиниках, копила деньги. А потом вернулась в Сосновку. Купила заброшенный дом на краю деревни, начала его восстанавливать. Мне удалось тайком забрать Мухтара, благодаря соседям он жил. Его подкармливали. По приезду в Сосновку я открыла ветеринарный пункт, потом — конюшню, потом — школу верховой езды.
С родителями я не искала встречи. Знала, что они живы, и также продолжают злоупотреблять. Иногда видела отца в магазине — опухшего, трясущегося. Он не узнавал меня, а я не подходила. Да и зачем?
***
Но однажды, зимним вечером к моим воротам подошла женщина — худая, в рваном пальто, с мешком за плечами. Я не сразу узнала в ней мать.
− Таня? − она осипшим голосом позвала из-за забора. − Танюша, это я… мать твоя.
Я вышла на крыльцо. Она стояла, качаясь, но трезвая. По ней было видно, что она больная, изможённая.
− Чего надо? − спросила я холодно.
− Пустишь переночевать? Отец твой ушёл на тот свет недели назад от цирроза. Я одна осталась. Дом сгорел, теперь мне жить негде.
Я смотрела на неё и пыталась найти в себе хоть каплю жалости. Но нашла только пустоту.
− Иди в социальную службу. Они дадут место в приюте.
− Танюша, − она заплакала. − Я же мать! Я родила тебя!
− Ты родила, − согласилась я. − Но матерью не была ни дня. Ты выгнала меня на мороз умирать. Помнишь тот вечер?
− Нетрезвая была… не помню, − пробормотала она.
− А я помню. Я помню каждую секунду той ночи. Помню, как билась в дверь. Помню, как замерзала. И помню, кто меня спас. Это был наш Мухтар. Он согрел меня своим телом, а ты… ты напивалась.
Мать опустилась на колени в снег:
− Прости! Прости меня, Господи! Я была дурой! Я злоупотребляла всю свою осознанную жизнь! Но я же больная теперь, мне жить негде!
− У меня в конюшне есть тёплая комната для работников, − сказала я. − Можешь жить там. Но за еду и кров будешь работать. Убирать навоз, чистить стойла, кормить животных. Справишься?
Она кивнула, утирая сопли рукавом.
Мать прожила у меня три года. Работала молча, ни на что не жаловалась. Вечерами сидела в своей комнатке, вязала носки. Я не разговаривала с ней по душам. Не обнималась, но кормила, одевала, лечила.
***
Однажды, я вышла в конюшню и увидела её у конуры Мухтара. Старый пёс лежал на подстилке, он плохо ходил. А мать сидела рядом, гладила его по голове и плакала.
− Прости меня, Мухтарушка, − шептала она. − Прости, что били тебя. Что на цепи держали. Ты лучше нас оказался. Ты дочку мою спас, а мы… мы её чуть не убили.
Я замерла в дверях. Мать не видела меня. Она обнимала пса, уткнувшись лицом в его шерсть, и горько рыдала.
Мухтар лизнул её руку. Он явно уже давно простил её прощал. Потому что собаки не держат зла. Они просто любят, несмотря ни на что.
Матери не стало от сердечного приступа. Я похоронила её на сельском кладбище. Поставила простой крест. Пришла тётя Зина и ещё несколько соседок. Говорили, что Наталья перед уходом из жизни изменилась, стала тихой, работящей.
− Ты дочь хорошая, − сказала тётя Зина. − Не бросила мать, приютила.
− Я не бросила, − ответила я. − Но и матерью её не называю. Она была женщиной, которая меня родила. Но не больше.
Мухтар ещё больше состарился. Он почти не вставал, ел мало, спал почти всё время. И я понимала, что ему недолго осталось жить. Поэтому, я проводила рядом с ним каждую свободную минуту. Гладила, разговаривала, благодарила.
− Спасибо тебе, старик, − шептала я, зарываясь лицом в его шерсть. − Спасибо, что тогда не выгнал меня из конуры. Спасибо, что согрел. Ты спас мне жизнь.
Мухтар смотрел на меня умными глазами и тихо вилял хвостом. Он всё понимал.
В ту ночь я не спала. Сидела рядом с ним в конюшне, укрыв его тёплым пледом. Он дышал тяжело, с хрипом. Я держала его лапу в своих руках.
− Не бойся, Мухтарушка, − говорила я сквозь слёзы. − Там, за радугой, тебя ждут зелёные луга. Беги, милый. Беги на волю. Ты свободен. Ты сделал всё, что должен был. Ты прожил жизнь героем.
Он вздохнул последний раз, лизнул мою руку и затих. Большое, верное сердце остановилось.
Весь день я не могла работать. Сидела в доме, смотрела в окно. Ксюша принесла чай, но я не притронулась.
− Татьяна Владимировна, − позвала она. − К вам посетители.
− Я никого не жду, − ответила я.
− Они говорят, что это срочно. Из детского дома.
Я вышла. У ворот стояла женщина лет сорока и девочка лет пяти. Худенькая, в чистом, но явно поношенном пальтишке, с огромными синими глазами.
− Здравствуйте, − женщина протянула руку. − Я Ольга Петровна, директор детского дома. А это Люся. Мы слышали про вашу школу. Слышали, что вы берёте детей на реабилитацию. Люся… у неё очень сложная история. Родители злоупотребляют, выгоняли её зимой на улицу. Соседи нашли её в собачьей конуре, девочка пряталась там от холода. Родителей лишили прав. Теперь Люся в детдоме, но она совсем не говорит. Может, животные помогут её?
Я смотрела на девочку и видела себя. Ту самую семилетнюю Таню, что тоже молчала месяц после того, как её забрали из дома родителей.
− Люся, − позвала я тихо. − Хочешь посмотреть на лошадок?
Девочка молча кивнула.
Мы пошли в конюшню. Люся осторожно гладила лошадей, кормила их морковкой. Потом увидела собак во дворе и замерла.
− Не бойся, − сказала я. − Они добрые.
Один из псов, рыжий лабрадор по кличке Рыжик, подошёл к девочке и лизнул её руку. Люся вдруг присела и обняла его за шею. И заплакала.
Я опустилась рядом с ней на колени и обняла. Мы сидели так долго: две девочки из прошлого и настоящего, обе спасённые собаками, обе брошенные родителями, обе знающие, что такое холод и предательство.
− Люся, − прошептала я. − Я тебя понимаю. Я тоже спала в собачьей конуре, когда мне было столько же, сколько тебе. Меня тоже выгнали родители. И меня тоже спас пёс. Большой чёрный пёс по имени Мухтар.
Девочка подняла на меня глаза.
− Мухтар… − еле слышно произнесла она. Первое слово за два месяца.
Я кивнула:
− Да, Мухтар. Он был героем. Он согрел меня своим теплом и не дал замёрзнуть. Он был лучше любого человека.
Люся обняла меня.
− Можно я останусь? − прошептала она. − Здесь… здесь тепло и уютно.
Я посмотрела на Ольгу Петровну. Та кивнула.
− Мы можем оформить вас как приёмную семью, − сказала она. − Если вы согласны.
Я согласилась. Потому что понимала: жизнь замкнула круг. Когда-то меня спас пёс, потому что людям было всё равно. Теперь я могла спасти другую девочку. Дать ей тепло, заботу, любовь. Показать, что не все люди одинаковы. Что есть в мире добро.
Люся осталась. Сначала на месяц, а потом навсегда. Я оформила на неё опеку. Она росла рядом с лошадьми и собаками, училась доброте и ответственности.
Прошло восемь лет. Люся учится на отлично, занимается конным спортом, мечтает стать ветеринаром, как я.
− Мама Таня, − говорит Люся. − Расскажи мне ещё раз про Мухтара.
Я обнимаю её за плечи.
− Он был самым верным, самым добрым. Он спас меня, когда мне было семь лет. Согрел в своей конуре, не дал замёрзнуть. Благодаря ему я выжила, выросла и смогла спасти тебя.
Я поняла главное: семья — это не кровно родство. Семья — это те, кто рядом в трудные времена. Мухтар был мне семьёй больше, чем родители. А Люся — дочерью больше, чем если бы я родила её сама.
Жизнь расставила всё по местам. Родители, которые злоупотребляли и выгоняли ребёнка на мороз, уходили из этой жизни в нищете и одиночестве. А я, та самая замёрзшая девочка из конуры, построила дом, полный тепла и любви. И спасла другую девочку, дав ей то, чего была лишена сама: детство, заботу, веру в людей.
Круг замкнулся. И в этом круге больше не было холода. Только любовь — безусловная, как у верного пса, согревшего ребёнка своим сердцем.
