Я достала из кладовки коробку с игрушками. Пыль ложилась на руки, как время. Мама сидела в кресле, усталая, спокойная. «Не надо, доча», — сказала она. А я уже раскрывала коробку, разворачивала газеты, доставала шары один за другим.
— У меня не будет ёлки, — объявила мама ещё вчера вечером по телефону.
Я тогда смолчала. Сорок лет мне, а внутри что-то оборвалось, будто я снова маленькая девочка, которой сказали, что Нового года не будет.
Приехала сегодня утром 30 декабря. Мама встретила меня в старом халате, волосы собраны небрежно.
— Оля, зачем примчалась? Говорила же, не надо суетиться.
— Просто соскучилась, — ответила я.
В квартире пахло пустотой. Той самой, когда человек живёт один и уже привык. Мама купила эту квартиру двадцать лет назад, после развода с папой.
Тогда она работала бухгалтером в небольшой текстильной фабрике, брала подработки, считала каждую копейку. Я помню, как она радовалась ключам — своё жильё, своя территория.
Теперь эта квартира казалась слишком тихой.
— Чай будешь? — спросила мама.
— Буду.
Мы сидели на кухне. Я смотрела на её натруженные руки.
— Мам, почему без ёлки?
Она пожала плечами:
— А зачем? Одной какой смысл. Нарядишь, постоит, потом убирать. Морока одна.
Морока.
Это слово резануло меня. Будто праздник — это обуза. Будто всё, что мы делали вместе каждый декабрь с моего детства, — просто пустая суета.
— Но ведь всегда была ёлка, — тихо сказала я.
— Всегда — это когда ты была маленькая. Теперь ты выросла, живёшь отдельно. У тебя своя жизнь.
Я посмотрела в окно. Снег падал медленно, будто специально затягивал этот разговор.
— У меня нет ёлки дома, — призналась я. — Некогда было. На работе завал.
Мама кивнула:
— А Женька где?
— Уехал к родителям. В Екатеринбург. Взял Мишку с собой.
— Надолго?
— До третьего января.
***
После чая я пошла в кладовку. Там, на верхней полке, стояла та самая коробка. Картонная, потёртая, заклеенная скотчем.
— Оль, не надо, — позвала мама из комнаты. — Оставь всё как есть.
Я не ответила. Открыла коробку.
Ёлочные шары лежали, завёрнутые в старые газеты. Я разворачивала их осторожно — каждый помнила. Вот этот красный, с золотой росписью, купили, когда мне было семь. Вот этот синий — подарок от бабушки. Её уже десять лет нет, но шар остался.
Я принесла коробку в зал. Мама сидела в кресле, смотрела в телевизор.
— Мам, где ёлка?
— На балконе. В углу.
Я вышла на балкон, нашла искусственную ёлку в пакете. Тяжёлая, неудобная. Принесла в комнату, начала собирать.
— Доча, ну зачем тебе это? — голос мамы был каким-то потерянным. — Поставишь сегодня, а завтра уедешь. Всё будет стоять пустое.
— Мне не всё равно.
Я выпрямляла ветки одну за другой. Пушистые, зелёные, колючие. Мама молчала, но я чувствовала её взгляд.
— Помнишь, как мы с тобой наряжали ёлку? — спросила я, не оборачиваясь.
— Помню.
Я достала первый шар, красный, потёртый. Повесила на нижнюю ветку.
— Мам, а помнишь, как ты меня будила? В Новый год.
— Помнб.
— И мы шли на кухню, ты доставала мандарины…
Мама не ответила. Я обернулась. Она сидела, опустив голову, руки сжаты на коленях.
— Мам?
— Оль, не надо. Не копай.
— Что не копай?
— Всё это. Детство, ёлки, мандарины. Было — прошло. Жизнь идёт дальше.
Жизнь идёт дальше.
Я села рядом с ней на пол. Коробка с игрушками между нами.
— А если я не хочу, чтоб она шла дальше без ёлки?
Мама посмотрела на меня. Глаза влажные, красные по краям.
— Доча, я устала. Понимаешь? Каждый год одно и то же. Наряжаешь, убираешь. А для кого? Для себя? Одной? Сижу в пустой квартире, смотрю на эти игрушки и думаю — зачем.
Я взяла её руку. Тёплая, знакомая.
— Для меня, — тихо сказала я. — Нарядишь для меня.
Мама покачала головой:
— Ты же не живёшь здесь. Приедешь на час, посмотришь и уедешь.
— Не уеду. Я останусь. На весь праздник.
Она посмотрела на меня с недоверием:
— Как это?
— Вот так. Останусь здесь. До второго января. Встретим Новый год вместе.
— А Женька?
— Он в Екатеринбурге с Мишкой. Я им написала утром, что останусь у тебя. Женя ответил: «Хорошо».
Мама молчала. Смотрела на меня так, будто не верила.
— Мам, я каждый год приезжаю к тебе на пару часов. Сижу, разговариваю ни о чём. Потом ухожу. А ты остаёшься одна. С этими стенами, с тишиной. И мы обе делаем вид, что нам нормально.
Голос мой дрогнул. Мама закрыла лицо руками. Плечи затряслись.
— Прости, доча. Прости.
Я обняла её. Крепко. Так, как она обнимала меня, когда мне было страшно.
— Не за что прощать, мам. Это я виновата. Я перестала замечать, что тебе плохо. Что тебе тяжело одной.
Мы сидели, обнявшись, и плакали обе. Тихо, без слов.
Потом мама вытерла глаза, встала с кресла, подошла к коробке. Взяла из неё маленького стеклянного ангела. Хрупкого, с золотыми крыльями.
— Этот ангел… — начала она. — Его мне подарила твоя бабушка. Когда ты родилась.
Я не знала этого.
— Она сказала: «Повесишь на ёлку, и он будет охранять вас обеих.»
Мама осторожно повесила ангела на верхнюю ветку.
— Повесь, мам. Повесь его сама.
Она кивнула. Повесила. И улыбнулась сквозь слёзы.
Мы наряжали ёлку вместе. Молча. Передавали друг другу игрушки, вешали их на ветки. Каждая игрушка — это память. Каждая — это кусочек нашей жизни.
Когда всё было готово, я достала гирлянду, разматывая провода. Мама помогла мне обвить её вокруг ёлки. Потом я включила в розетку.
Огоньки загорелись. Мягкие, тёплые. Они мигали медленно, будто дышали.
Мама села в кресло, смотрела на ёлку. И улыбалась. Впервые за сегодняшний день по-настоящему.
— Красивая, — сказала она.
— Очень.
Я села на подлокотник, положила голову ей на плечо.
— Спасибо, доча.
— За что?
— За то, что приехала. За то, что поставила эту ёлку. За то, что останешься.
Мы сидели в тишине. Только гирлянда мигала, отражаясь в стеклянных шарах. И в этой тишине было столько всего — воспоминания, нежность, любовь.
Вечером мы сидели на кухне, пили чай с печеньем.
— Мам, а давай вместе готовить будем? — предложила я. — Салаты, что-нибудь вкусное.
— Ты же не любишь на кухне возиться.
— На Новый год люблю!
Мама улыбнулась:
— Ладно.
Я осталась ночевать в своей старой комнате. Той самой, где жила до двадцати двух лет. Кровать та же, обои те же. Только я другая.
Лежала, смотрела в потолок и думала: а когда я перестала приезжать сюда всерьёз? Когда мама стала для меня пунктом в списке дел — заехать, проведать, убежать обратно?
***
Утром мы пошли в магазин. Покупали мандарины, продукты для салатов, сладости. Мама выбирала осторожно, смотрела на цены.
— Возьмём крабовые палочки для салата? — спросила она.
— Давай. И икру красную.
— Дорого.
— Мам, праздник же.
Она кивнула, положила в корзину.
Мы вернулись домой, и до самого вечера готовили вместе. Резали, мешали, пробовали. Смеялись, когда я пересолила оливье, и мама говорила: «Ничего, так даже лучше».
— Ты в детстве всегда крутилась рядом, когда я готовила, — сказала мама. — Всё время просила: «Дай мне что-нибудь сделать!»
— А ты не разрешала.
— Боялась, что порежешься. Или обожжёшься.
Мама засмеялась:
— Зато теперь мне поможешь.
Мы работали плечом к плечу. И это было так хорошо — просто быть рядом, делать что-то вместе. Не говорить о важном, а просто молчать и знать, что ты не одна.
А потом пришла ночь. Тридцать первое декабря.
Мы сидели за столом, смотрели на ёлку. Огоньки мигали, в квартире пахло мандаринами.
— Знаешь, Оль, — тихо сказала мама. — Я боялась этого праздника. Думала, что будет снова скучно. Одной.
— Но ты не одна.
— Теперь не одна.
Она взяла мою руку, сжала.
— И я рада, что ты здесь. Что ты приехала. Что поставила эту ёлку.
— Я тоже рада, мам.
Мы обнялись. Просто сидели, обнявшись, и смотрели на огоньки.
За окном падал снег. Город готовился встретить Новый год. А мы были здесь, вдвоём, и нам больше никого не нужно было.
Я поняла тогда, что эта ёлка — не для меня. И не для мамы. Она для нас обеих. Чтобы помнить: даже когда кажется, что всё позади, впереди всегда есть ещё один праздник. Ещё одна возможность быть вместе. Ещё один повод не сдаваться.
Самые важные вещи делаются не для себя. А для тех, кого мы любим больше всего на свете.
