— Да заткни ты свой телефон наконец, Олег, я же слышу каждое слово! — сказала я, стоя у окна и глядя, как февральская изморось стекает по стеклу кривыми дорожками.
Он сидел на краю дивана, наклонив голову к плечу и бубня маме что-то успокаивающее, как будто рядом не стояла живая женщина, его жена, с которой он делил быт и сезонные очереди в «Пятёрочке».
— Маманя, да не кипятись ты, — говорил он. — Я ей всё сказал, но она упёртая, понимаешь? Сейчас ещё попробую нормально объяснить…
Я резко подошла, выдернула у него телефон из рук и отключила вызов. Он даже не дернулся — просто поднял усталые глаза, как будто ему заранее надоело всё, что может произойти.
— Ты сейчас серьёзно? — спросила я спокойно, без единой попытки повысить голос. — Ты с матерью обсуждаешь мою зарплату. Мою. И она говорит, что «надо держать» её у неё, а ты ей поддакиваешь.
Олег медленно провёл ладонью по лицу, будто размазывая всю свою усталость.
— Лариса… Мама просто заботится. Ты же понимаешь, как у нас всё устроено. Мы тратим бездумно. А у неё порядок. Она умеет копить.
— Так пусть копит СВОИ, — ответила я. — А моими займусь я сама. Олег, ты слышишь? Или опять будешь смотреть на меня, как на проблему, которую надо обойти?
Он приподнялся с дивана, вытянул шею, будто хотел показать свою уверенность, но по голосу было слышно — уверен он только в том, что снова прячется за мамин фартук.
— Ты перегибаешь, — сказал он. — Семья — это общее дело. И раз у тебя повышение, то хорошо бы сложить всё в один мешок, чтобы было видно, на что мы можем рассчитывать. Мама предлагает систему — она умеет в эти вещи. Она всю жизнь так жила. И у неё всё получилось.
— Всё получилось? — Я усмехнулась. — Кроме того, что она взрастила в сорокалетнем мужчине рефлекс звонить мамочке при любой трудности. Да уж, результат впечатляющий.
Он резко шагнул ко мне.
— Не надо так о ней. Она мне помогает. Всегда помогала. И сейчас помогает.
— А мне, значит, помогать не надо? — я отступила на шаг, но только для того, чтобы лучше видеть его глаза. — Мне не надо, да? Просто моя зарплата должна исчезать на неизвестном счёте, которым заведует твоя мама, а я — сиди и улыбайся?
Олег сжал губы. Я видела, как он борется — между привычной покорностью матери и необходимостью выглядеть хоть сколько-то самостоятельным передо мной.
— Лариса, — сказал он наконец, — давай не устраивать цирк.
— Цирк? — Я растянула слово, как тонкую резину. — Цирк — это когда твоя мать звонит мне и говорит:
— Ларочка, ты, конечно, молодец, но деньги лучше я подержу, чтобы вы не натворили глупостей.
Он вздрогнул.
— Она так сказала?
— А как же. И ещё добавила, что женщина в доме вообще не должна распоряжаться деньгами. Чтобы «не заблудилась в желаниях». Прекрасно, правда?
Олег отвернулся, будто ему стыдно, но я знала — это не стыд. Это он просто хотел смыть с себя необходимость говорить неприятное.
— Она хочет, как лучше. Для всех. — Его голос был безжизненным, как старый чай, оставленный на плите. — Ты слишком остро реагируешь. Мы могли бы всё решить спокойно.
— Спокойно? — Я смотрела на него внимательно, и вдруг наступила странная, почти физическая тишина. — Ты хочешь, чтобы я спокойно отдала свои деньги твоей матери? Чтобы она решала, что мне покупать? На что жить? На что копить?
Он молчал.
Этого молчания хватило бы на всю предыдущую нашу жизнь. Потому что в нём не было сомнения — там была усталость, привычка и безвольность. Вот и всё.
— Понятно, — сказала я тихо. — Ты сделал выбор.
— Лариса…
— Не надо. Поздно.
Я прошла в кухню, поставила чайник, как будто разговор был бытовым, обыкновенным. Он шёл за мной следом — шаги его были неровными, будто человеку впервые дали ноги.
— Давай отложим разговор, — сказал он, — у меня голова кругом. Мама просто хотела как лучше. Ты же знаешь, что она… что у неё характер…
— У неё характер? — перебила я. — А у тебя какой? Сдающийся?
Ему вдруг стало нечего сказать. Он переминался с ноги на ногу, как будто ждал подсказки.
И тут зазвонил его телефон. Опять — «Валентина Сергеевна».
Я тихо рассмеялась. Тонко, будто лезвием царапнула воздух.
— Подними, Олежек. Пусть твоя мама ещё раз скажет мне, где моё место.
Он помедлил. Но поднял. А потом, не глядя на меня, протянул трубку:
— Мама говорит с тобой.
— Лариса, девочка, — заговорила она мягко, почти певуче, но под этим тоном ощущалось железо, как рёбра старого радиатора, — ну зачем вы так остро? Мы же семья, а в семье всё должно быть под контролем. Женщина не должна думать о финансах. Ты ведь сама запутаешься. Я уже распланировала — сколько вам надо откладывать на жильё, сколько на продукты, сколько на бытовые расходы…
— Вы уже распланировали? — спросила я ровно. — Замечательно. Тогда распланируйте свою жизнь. Моей вы больше не касаетесь.
— Что за тон?! — мгновенно зашипела она. — Вы неблагодарная! Я вам добра хочу!
— Всё, Валентина Сергеевна, — сказала я спокойно, нажимая на кнопку сброса. — До свидания.
Я положила телефон на стол и повернулась к Олегу. Он был белым, как стена.
— Ты устроила скандал, — сказал он, но уже без крика. — Ты не понимаешь, что рушишь всё.
— Я? — Я кивнула. — Конечно. Ведь я не согласилась жить по указке твоей матери. Как же так?
Он отвернулся, будто я ударила его по лицу. Потом прошёл к вешалке, схватил куртку.
— Мне надо подумать.
— Угу, — ответила я. — Только думай уже там, где тебе уютнее.
Он хлопнул дверью. От удара дрогнула посуда в сушилке.
Несколько секунд я просто стояла. Потом подошла к окну, выдохнула и открыла ноутбук. Я не собиралась никого шантажировать — просто пришло время отделить своё от их.
Я открыла банк и создала новый счёт. Перевела туда всю свою зарплату до копейки. Заблокировала общую карту. Удалила Олега из автоплатежей. Закрыла вкладку.
Я проснулась от того, что кто-то ломился в дверь так настойчиво, словно хотел выбить её плечом. Поначалу подумала, что это сосед снизу, которому вечно мерещится, будто я хожу слишком громко. Но потом услышала знакомый мужской голос, глухой и раздражённый:
— Лариса! Открывай! Я знаю, что ты дома. Не начинай опять свои игры!
Я медленно поднялась с дивана — так и заснула вечером, не дойдя до кровати. Чайник с недопитым чаем стоял на столе, а в комнате ещё витал вчерашний запах тревожной ночи. Я накинула халат, подошла к двери и остановилась. Он стучал всё сильнее.
— Лариса! Ты что, совсем с ума сошла? Карту заблокировала, деньги увела, маму оскорбила!
— Я не играю, — ответила я, не открывая. — Я защищаюсь.
— Открой. Нам надо поговорить.
Я долго держала руку на замке, будто пытаясь ощутить, есть ли во мне ещё доля доверия к этому человеку. Потом повернула ключ.
Он ворвался внутрь почти мгновенно. Куртку не снял, в ботинках прошёл по ковру, бросил взгляд на комнату, будто проверял, не прячется ли кто у меня под столом.
— Ты в своём уме? — сказал он, выпучив глаза. — Ты понимаешь, что мы с мамой вчера сидели и думали, что ты специально хочешь разрушить семью? Чтобы показать, какая ты независимая? Чтобы гордость свою подпитать?
— Они у вас там, конечно, консультации семейной психологии каждый вечер, — сказала я устало. — Чаю налить? Или ты пришёл просто покричать?
Олег ткнул пальцем в мой ноутбук.
— Вот это — ты зачем делала? — Его голос был хриплым, с лёгкой сипотцой от недосыпа. — Ты перевела ВСЁ. Всю зарплату. Мама пыталась купить продукты, а карта не сработала. Она стоит у кассы, люди смотрят… Ты бы видела её лицо!
Я села за стол, взяла чайную кружку, которую забыла вымыть вечером, и просто крутила её в руках.
— Ты хоть слышишь себя? — спросила я. — Мама пытается купить продукты за мой счёт. Почему это вообще возможно?
Он откинул голову назад.
— Да потому что мы — семья! Потому что так удобно! Потому что мама умеет…
— Да перестань ты! — Я встала резко. — Мама! Мама! Мама! Ты что, правда думаешь, что я должна сверять с ней каждое своё действие? Как живёт взрослая женщина в своём городе, на своей работе, со своими деньгами?
Он подошёл ко мне вплотную.
— Это не твой город! Мы переехали, потому что тут моя работа, мои друзья, мама — рядом. И если бы ты не устраивала свои взбрыки, мы бы могли жить спокойно.
Я вдохнула так медленно, будто тянула внутрь зимний воздух.
— То есть ты считаешь нормальным, что твоя мать регулирует, на что мы тратим деньги?
— Она хочет как лучше! А ты… ты просто хочешь, чтобы всё было по-твоему!
— Нет, — сказала я. — Я хочу, чтобы моё — было моим. А твоё — твоим. А то, что общее — чтобы решалось вместе. А не в вашей семейной «ставке диспетчерской».
Он тяжело опустился на стул. В его глазах мелькнуло что-то, похожее на растерянность.
— Ну… ладно. Допустим, я понимаю. Но зачем было так резко? Можно было поговорить. Нормально. По-человечески.
— Можно было, — согласилась я. — Но ты предпочёл совещание с мамой. И принёс мне сюрприз:
— Лариса, твоя зарплата будет уходить к маме, она распорядится.
Он зажмурился, будто я вскипятила чайник у него перед носом.
— Ну, я неправильно сказал… Мама имела в виду…
— Олег. — Я наклонилась вперёд и смотрела прямо ему в глаза. — Мама имела в виду ВСЁ, что сказала. И ты кивал. Ты согласился.
Он встал, прошёлся по комнате, по привычке дотронулся до моих книг на полке, будто проверял, на месте ли.
— Давай так, — сказал он так, как будто находил гениальное решение, — деньги будут у меня. Я буду распределять. Чтобы никого не втягивать. И маму тоже.
Я рассмеялась. Это был даже не смех — а какой-то короткий, нервный выдох.
— То есть вместо твоей матери — теперь ты станешь главным казначейским отделом?
— Ну… да. Логично же? — Он развёл руками.
Я подошла к нему, положила ладонь ему на плечо. Он словно ожил — будто решил, что сейчас я передумаю, отступлю, сделаю шаг назад и скажу: «Да, давай так, любимый…»
Но я сказала:
— Олег, я подаю на развод.
Он замер. Замер так, что даже воздух вокруг стал плотнее.
— Ты… что? — он выдавил слово, как будто проглотил кусок льда.
— Всё. Я больше не могу. Мне не нужна семья, в которой мной распоряжаются два взрослых человека — твоя мать и ты. Я устала от того, что каждое наше решение проходит через её «утверждение». Я не хочу так жить.
Он мотнул головой.
— Не делай глупостей.
— Это не глупость. Это решение.
Он подступил ближе.
— Лариса, подумай. Ты уйдёшь — и что? Одна? Съёмная квартира? Зарплата твоя — ну окей. А дальше?
— А дальше буду жить своей жизнью. Без вас двоих.
Он схватил меня за руку — крепко, до боли. В его глазах загорелась какая-то истеричная нотка.
— Ты не можешь так. Ты… ты же знаешь, как я…
— Олег. — Я вытащила руку. — Всё.
Он стоял, как будто его ударили. Потом вдруг схватился за куртку.
— Ладно! Проваливай! Посмотрим, как ты одна запоёшь! Когда поймёшь, что без меня никто тебя ждать не будет!
— Не надо драматизировать, ты не в сериале, — сказала я и открыла дверь. — Уходи.
Он прошёл мимо меня, но в дверях остановился.
— Ты… ты не понимаешь, что делаешь.
— Очень даже понимаю.
Дверь закрылась.
Я прислонилась к стене в коридоре, ударилась затылком о неё и вдруг почувствовала, как всё напряжение вышло одним большим, тяжёлым вдохом.
Следующие несколько дней прошли в странной тишине. Телефон молчал. Соседи жили своей жизнью — кто-то сушил вещи на балконе, кто-то жарил рыбу так, что запах проникал в общую лестничную клетку. Я по вечерам садилась к столу, открывала ноутбук и медленно, шаг за шагом, собирала документы. Сначала заявление. Потом копии. Потом подтверждения.
Юрист написал:
«Если он сопротивляться не будет, через месяц всё оформят».
Это «если» звучало почти как издёвка.
На четвёртый день Олег объявился. Входная дверь моего подъезда хлопнула так громко, что даже кошка соседская вылетела из-за угла. Он стоял на пороге — небритый, в той же куртке, что в прошлый раз. В руках держал пакет с какими-то продуктами — похоже, мама снова собрала «тревожный набор».
— Лариса… — Он сказал моё имя чуть тише, чем обычно. — Можно поговорить?
Я опёрлась о дверной косяк.
— Пять минут.
Он вошёл. Поставил пакет на пол. Посмотрел на меня так, словно впервые видел.
— Мамы не будет в этом разговоре, — сказал он. — Я… Я подумал. Долго. Ночей три не спал.
— И?
Он опустил глаза.
— Я не хочу тебя терять.
Я кивнула.
— Это хорошо. Но недостаточно.
Он поднял взгляд — и впервые в нём было что-то похожее на растерянную человечность.
— Я… понимаю, что был неправ. Я слишком привык, что мама всё решала. Даже когда мне было тридцать пять… — Он вяло усмехнулся. — Мне казалось, что так легче. А потом… Я не заметил, как начал переносить эту модель на нас. И ты стала как будто не жена, а… часть нашей семейной системы.
— Домашнее приложение, — подсказала я. — Со встроенными ограничениями.
Он поморщился.
— Да. Прости.
Я прошлась по комнате, не глядя на него. Я чувствовала, как внутри всё дрожит. Тянет то отойти, то принять слова. Но я вздохнула, остановилась и сказала:
— Извини, Олег. Но опоздал.
Он шагнул ко мне.
— Дай шанс. Один. Я уйду от мамы. Сниму комнату. Мы можем начать всё сначала. Я правда хочу изменить…
— Ты не понимаешь, — прервала я. — Дело не только в маме. Дело в тебе. Ты не увидел меня рядом. Не хотел видеть. И я не могу снова идти туда, где меня не слышат.
Он обхватил голову руками, прошёлся по комнате, как зверь по клетке.
— Это конец, да?
Я кивнула.
— Конец.
Он стоял так долго, что я уже начала думать, что он просто рухнет на пол. Но он взял пакет с продуктами, поставил его на стол.
— Тут… еда. Мама передала. Я скажу, что ты не взяла.
Я усмехнулась.
— Скажи ей правду.
Он кивнул.
— Ты сильная. Я всегда знал. Просто… не думал, что это коснётся меня.
— Вот теперь коснулось, — ответила я.
И он ушёл. На этот раз тихо.
Месяц спустя я стояла у окна своей новой, крошечной однокомнатной квартиры, где стены ещё пахли свежей краской и свободой. Вечер медленно растекался по подоконникам, где лежали мои книги, пара фотографий, чашка с недопитым чаем. На кухне тихо работал холодильник. За окном — мартовская оттепель жевала остатки снега.
Телефон завибрировал.
Сообщение от Олега:
«Ты одна там? Может, ещё можно всё вернуть… Я правда скучаю».
Я посмотрела на экран. На его имя. На слова.
Потом нажала «Удалить».
И впервые за долгое время почувствовала, что сделала что-то, что действительно принадлежит только мне.
Не им. Не ему. Не «семейной системе», где каждый шаг проходит через чужие руки.
Мне. Только мне.
И этого оказалось достаточно, чтобы наконец вдохнуть полной грудью.
