Марину первый раз за день вывело из себя не хамство, не очередь и даже не посторонние советы с задних рядов, а тихий шёпот женщины в сером пуховике:
— Девушка, вы посмотрите внимательнее, вы там ничего не перепутали?..
Марина подняла глаза от клавиатуры. Перед ней стояла худенькая женщина лет пятидесяти с сеткой моркови и свёрнутым вчетверо рецептом. На носу у Марины уже третий час сидели одни и те же очки, и шнурок от бейджа неприятно резал шею под воротом халата.
— Я не путаю, — устало сказала Марина. — Вот ваш рецепт, вот дозировка, вот упаковка. Всё совпадает.
Она повернула монитор, показала строку с названием препарата. Женщина придвинулась ближе, помолчала и всхлипнула:
— Вы уж простите… Просто сейчас кругом такое… боюсь, ошибиться. Я сама уже всё путаю.
Слово «ошибиться» неприятно щёлкнуло внутри. Марина почувствовала, как в животе холодеет, хотя в аптеке было жарко — тёплый воздух из кондиционера дул прямо на неё. Ошибка. Её главный страх, который просыпался с ней каждый день в шесть утра, ещё до будильника: что она сделает неправильный выбор, выдаст не то, перепутает дозу, и чья-то жизнь пойдёт под откос.
— Проверила три раза, — мягче сказала она. — Если хотите, давайте ещё раз вместе посмотрим.
Они ещё раз сверили фамилию, дозировку, подпись врача и круглую синюю печать. Всё было на месте. Женщина ушла, четыре раза поблагодарив. Очередь двинулась.
— Следующий!
Февральский Воронеж за окнами был бурым и влажным: серый снег, непросохший асфальт, люди в одинаковых тёмных куртках. Улица перед аптекой давно уже была переименована, но все по-старому говорили «у универсама» — по вывеске большого супермаркета напротив. Автобусы шипели у остановки, и дверной звонок звякал каждый раз, когда в аптеку входил очередной человек, принеся с собой снежную кашу на подошвах и запах дешёвых сигарет.
— Марина Сергеевна, — окликнула её из-за спины коллега Лера, — у нас там начальство собирается к трём. Помните?
Как же не помнить. Заваптекой и новый управляющий сети — тот самый, что любит широкие жесты и фразы «мы должны думать о прибыли». Марина кивнула, не отрываясь от кассы.
— Помню. После смены?
— Да прямо в рабочее время, — скривилась Лера. — Нас же не спрашивают, удобно ли.
До трёх оставалось сорок минут. Очередь не уменьшалась. Марина работала на автомате, но каждый раз, печатая название препарата, ловила себя на том, что ещё раз проговаривает его про себя, проверяя: та ли форма, та ли дозировка, та ли упаковка.
Ошибись один раз — и потом уже ничего не исправишь.
Когда-то, три года назад, она уже почти ошиблась. Старушка, сгорбленная, с тугой платочком, протянула рецепт. Врач расписался неразборчиво, почерк был похож на другого участкового. Марина машинально выбрала привычную дозировку, пробила, упаковка лежала на выдаче. И только когда бабушка, по привычке, пробормотала: «Ох, всё сильнее и сильнее вы мне назначаете», Марина застыла.
Она вернула упаковку, перечитала рецепт, распознала другую фамилию врача — и другое число миллиграммов. Тогда всё закончилось хорошо: старушка ушла с правильным лекарством, а Марина ещё неделю просыпалась в холодном поту с мыслями «если бы…».
С тех пор страх стал личным демоном. Не громким, а вязким. Он сидел где-то между лопаток, тихо подталкивая: проверяй ещё раз. Ещё. Пятикратно. На смешки коллег. На раздражённые вздохи очереди.
В дверях позвонило, ветер протянулся по залу. Марина подняла взгляд — и выдохнула, готовясь к стандартной фразе про маски, но вошедший был в маске сам. Молодой мужчина, высокий, в тёмной куртке с поднятым воротником. Капюшон на голове, на лбу влажные следы сугроба.
Он оглядел зал быстрым взглядом и направился к её окну.
— Здравствуйте, — сказал он, чуть осипшим голосом. — По рецепту…
Он положил на полочку сложенный вдвое лист. Марина развернула его. Плотный бумажный бланк, аккуратная печать районной поликлиники, фамилия — женская, отчество Николаевна, дата рождения: 1963. Препарат психотропный, сильного действия. Подпись врача, круглые штампы.
Что-то её сразу зацепило, ещё до того, как мозг сформулировал. Может быть, неровные, как будто подтертые цифры в дате выписки. Или неровный край бумаги, словно оторванный. Она кивнула на рецепт:
— Для кого берём?
— Для мамы, — без паузы сказал мужчина. — Она дома сидит, давление, ноги… Ну, сами понимаете.
Вполне житейская ситуация. Только в голосе не было ни привычного раздражения, ни усталой жалобы. Как будто заранее выученная фраза. Марина подняла глаза.
— Понятно. Паспорт мамы с собой есть?
Он дернулся, как от щелчка.
— В смысле? Зачем?
— У нас по приказу, — максимально спокойно ответила Марина. — На препараты такого уровня — паспорт получателя. Или доверенность, если получаете за другого.
Он отодвинулся на полшага, машинально оглянулся — на очередь, на дверь. Взгляд метнулся к камере под потолком. Марина молча ждала.
— Она… не может, — наконец сказал он. — Я… Я живу рядом. Мне в поликлинике сказали, что можно по рецепту.
Марина аккуратно повернула лист к себе так, чтобы датой можно было заслонить неровный край. Пальцы сами потянулись к клавиатуре, но она отняла руку. Внутри уже поднималось нехорошее, холодное ощущение: что-то тут не клеится.
— Как вас зовут? — спросила она.
— Андрей, — слишком быстро.
— Фамилия вашей мамы?
Он назвал ту, что была на рецепте. Не запнулся. Значит, не поддельный в чистом виде. И всё равно — что-то не так.
— Андрей, — сказала Марина, делая голос мягче, — у нас очень строгие правила по таким препаратам. Если хотите, я могу позвонить вашему врачу и уточнить, как нам правильно оформить. Номер телефона на рецепте есть.
— Да не надо врачу звонить, — резко сказал Андрей. — Чего там уточнять? Ей плохо, я хочу купить лекарство. Вы же… вы же аптекарь, вы должны… помогать.
Он почти не повышал голос, но в этом «вы должны» Марина услышала привычное — то же, что когда-то говорил ей бывший муж: «Ну ты же женщина, ты же должна понимать…»
— Я и помогаю, — спокойно ответила Марина. — Но если мы нарушим порядок, в следующий раз лекарство может не получить никто.
Очередь за его спиной зашуршала куртками, кто-то протянул: «Ну сколько можно разговаривать, люди стоят…» Лера подала знак — мол, давай быстрее.
Марина почувствовала, как страх внутри, её собственный, шевельнулся. Сделать вид, что не заметила неровный край бумаги, не спрашивать паспорт, не звонить врачу — и всё будет тихо. Никто не будет недоволен. Всего одна упаковка. Всего один человек. Наверное.
— Давайте так, — сказала она. — Я сейчас позвоню в поликлинику, уточню у врача. Это займет пару минут.
— Я тороплюсь, — жёстко ответил Андрей. — Мне ещё на работу. Сколько можно устраивать бюрократию?
Он протянул руку к рецепту, словно хотел забрать его обратно. Марина инстинктивно прижала лист к столу.
— Андрей, — повторила она, — подождите, пожалуйста. Это в наших общих интересах.
Он смотрел на неё, не мигая. Большие голубые глаза, уставшие, с тёмными кругами. На пальцах потрескавшаяся кожа, на куртке — следы старой краски. Какой-то домашний, измотанный вид, очень далёкий от образа «мошенника с поддельным рецептом». И, тем не менее, тревога не уходила.
Она всё-таки взяла трубку служебного телефона, набрала номер поликлиники, указанный на печати. Ответили не сразу. На фоне слышались голоса, гул коридора. Она представилась, назвала фамилию врача, число рецепта, вслух, не отводя взгляда от Андрея.
— Простите, — сказала усталая женская интонация на том конце, — но доктор Петрова у нас в отпуске уже неделю. Никакие рецепты она сейчас не выписывает.
Марина сжала трубку ещё плотнее.
— А может быть, она оставляла подписанные бланки? На подмену? — спросила она.
— Нет, у нас это строго, — уже настороженно ответили. — А в чём дело?
— Ничего, скорее всего, ошибка, — быстро сказала Марина и попрощалась.
Она положила трубку. Тишина в аптеке сгущалась вокруг её окна отдельной капсулой. Андрей видел по её лицу, что ответ его не обрадовал.
— Ну и что? — спросил он. — Не продадите?
Марина вздохнула.
— Я не могу отпустить этот препарат по этому рецепту. Врач, чья подпись стоит на бланке, сейчас в отпуске и рецептов не выписывает.
Он молчал секунду, две. Потом дернул щекой и тихо выругался.
— Конечно, — сказал он глухо. — Ну конечно. Всё как всегда.
— Андрей…
— Что Андрей? — он снова посмотрел на неё, но уже без агрессии. Скорее с усталостью. — Вы думаете, мне просто делать нечего, пластмассовые печати рисовать? Вы представляете, что это такое — жить, когда у тебя в голове… Он замолчал, сжал кулаки. — Ладно. Я заберу рецепт.
— Рецепт я обязана оставить, — мягко ответила Марина. — Он подлежит проверке. Но я хочу… понять. Это важно для вас, да?
Он усмехнулся.
— Да нет, так, балуюсь, — сказал он. — Конечно, важно. Я без этого нормально спать не могу. Работать не могу. Ничего не могу. Но к психиатру, знаете ли, пойти — это сразу на всю жизнь печать. Учёт, ограничения, справки. Я устроился вообще-то в нормальное место, курьером в фирме, там медкомиссия была. Если сейчас ещё куда-то сунусь — всё. Буду до старости в чёрных списках.
Он говорил быстро, почти не дыша, и Марина вдруг поняла, что эта заученная фраза «для мамы» была не для неё. Для себя. Как защитный механизм.
— И вы решили… взять рецепт на чужое имя? — осторожно спросила Марина.
— Не чужое, — он пожал плечами. — Соседка дала, у неё там какие-то связи. Сказала: «Пойдёшь, купишь, там всё нормально, никто не спрашивает». Только вы, — криво усмехнулся он.
Марина почувствовала, как внутри у неё медленно разрастается тяжесть. С одной стороны — правила. С другой — живой человек перед ней, растирающий костяшки пальцев о край прилавка. Она вспомнила свои собственные ночи три года назад, когда после почти-ошибки она не могла заснуть. Сердце билось в горле, руки дрожали, мысли путались. Она тогда первый раз в жизни пошла к психотерапевту — тайно, в частный центр, на другом конце города. Боялась даже в поликлинику зайти: вдруг кто-то узнает, увидит, донесёт. Глупо, но страх был настоящим.
— Андрей, — сказала она тихо, — я не имею права вам продать этот препарат. Даже если бы очень хотела. Но у вас действительно есть выбор, который не «либо незаконно, либо никак».
Он криво улыбнулся:
— Конечно. Бежать в церковь, молиться и пить валерьянку, да?
— Я имею в виду нормальную помощь, — Марина выдержала его взгляд. — Есть частные клиники, где ведут анонимный приём. Не в смысле «без имени», но без того самого «учёта до старости», которого вы так боитесь. Там врач подберёт схему, а не просто выпишет то, что «помогло соседу».
— А вы откуда знаете? — он резко прищурился.
Марина почувствовала, как краснеет. Она не любила говорить о своём.
— Я… тоже в своё время искала, — наконец сказала она. — После одной истории. Неважно. Важно, что это работает лучше, чем соседские рецепты.
Он отвернулся, смотрел теперь в окно на остановку, где люди толкались у дверей автобуса. Снег падал крупными хлопьями, цеплялся за стекло.
— И сколько это «нормальная помощь» стоит? — хмуро спросил он. — У меня ползарплаты уходит на коммуналку и кредит за телефон.
Марина взяла с полки неиспользованный блокнот с логотипом сети. От toreвала лист, взяла ручку.
— Можно найти не по цене московской клиники, — сказала она. — У нас в Воронеже несколько центров, где первый приём стоит примерно как пара упаковок вашего препарата. А дальше — уже по ситуации. Я не рекламирую, — она улыбнулась, сама удивившись этому, — мне за это не платят.
Она быстро написала две фамилии, адреса, номера телефонов. Потом добавила маленьким почерком: «Если будет ругать внутренний голос — скажите ему, что вы просто проверяете, а не лечитесь навсегда».
— Это частники? — подозрительно уточнил он.
— Да. Но вполне нормальные. Я одного из них видела лично.
Он взял листок, прочитал. Потом посмотрел на неё так, как люди обычно смотрят на врачей, с которыми всё понятно и привычно: оценивающе и немного недоверчиво.
— А если не поможет? — спросил он.
— Если не помочь себе — точно не поможет, — ответила Марина. — А так… У нас нет никакой гарантии ни с одним лекарством. Но есть шанс. И он выше, чем у таблетки по чужому рецепту.
Очередь за его спиной снова зашумела. Кто-то громко сказал: «Может, нам тоже психолога позвать сразу сюда?» Лера неодобрительно сверкнула глазами на Марину, но промолчала.
Андрей сложил листок вчетверо, убрал во внутренний карман куртки. Руки у него всё ещё дрожали, но уже меньше. Он кивнул на рецепт, лежащий под стеклом:
— А с этим что будет?
— Его проверят, — честно сказала Марина. — Возможно, позвонят в поликлинику, в участковый пункт. Не знаю. Но никто не придёт к вам домой с обыском. Вы не преступление совершили, а глупость. Бывает.
Он усмехнулся ещё раз, но уже как-то по-человечески, без злости.
— Вы странная, — сказал он. — Обычно все стараются просто продать.
— Я стараюсь спать по ночам, — ответила Марина.
Он кивнул, это его почему-то убедило больше любых объяснений.
— Ладно, — сказал он. — Попробую. Если совсем накроет — вернусь ругаться.
— Возвращайтесь лучше с вопросами, — ответила Марина. — Ругаться — это мы всегда успеем.
Он развернулся и вышел. Звонок над дверью коротко звякнул, впуская в аптеку очередную порцию холодного воздуха.
Марина ещё секунду смотрела ему в спину. Потом убрала рецепт в специальную папку для сомнительных бланков, поставила отметку в журнале. Внутри всё ещё было тревожно, но уже иначе. Как будто она стояла не на краю пропасти, а просто на узкой, но прочной доске.
— Марина Сергеевна, — прошептала Лера, когда очередь на минуту поредела, — вы бы поосторожнее с такими… А вдруг он потом жаловаться придёт?
— Пусть приходит, — сказала Марина. — Лучше жалоба живого, чем тишина от того, кому стало хуже.
Лера только покачала головой.
К трём часам очередь окончательно рассосалась, и в аптеку зашёл управляющий — в дорогом пальто, с запахом дорогого парфюма. Собрал всех за прилавком, говорил, как всегда, про «рост среднего чека», «упор на премиальные позиции», «работу с возражениями клиентов».
Марина стояла чуть сбоку, иногда кивала, но слушала плохо. В голове возвращались чужие слова: «Вы странная…» и собственные: «Я стараюсь спать по ночам».
После собрания, когда она вышла на улицу, Воронеж уже совсем стемнел. Фонари растягивали жёлтые пятна по неровному снегу, автобусы, битком набитые людьми, проезжали мимо, оставляя за собой мокрые полосы. Она натянула шапку глубже, поправила шарф.
Домой идти было недалеко: через двор с качелями, мимо гаражей и старой пятиэтажки с выбитыми стёклами в подъезде. Шаги хрустели по замёрзшей каше. В сумке тихо звякнули ключи, когда Марина сунула туда руку.
Она подумала о том, что даже если Андрей не пойдёт ни в какую клинику, даже если выбросит листок с адресами сразу за углом, всё равно сегодня она не сделала того, чего боялась больше всего: не приняла «удобное» решение против собственной совести. Не стала закрывать глаза ради спокойствия.
Страх ошибки никуда не делся. Он по-прежнему сидел где-то между лопаток. Но теперь к нему добавилось другое чувство — небольшое, осторожное, как огонёк в аптечном ночнике. Чувство, что этот страх можно использовать не для того, чтобы прятаться, а чтобы смотреть внимательнее.
Марина подняла взгляд на тёмные окна собственного подъезда. Где-то далеко, на другом конце города, чья-то мама, чей-то сын, чья-то жизнь тоже зависела от чьих-то решений. Она открыла дверь, вошла в тёплый, пахнущий варёной картошкой подъезд и вдруг поймала себя на мысли, что завтра снова пойдёт в аптеку не только из-за графика и зарплаты.
А ещё и потому, что среди всех этих рецептов, очередей и претензий иногда случается то редкое мгновение, когда ты действительно кому-то нужен. И именно в такие мгновения страх совершить ошибку становится не цепью, а ремнём безопасности.
Она усмехнулась этой мысли, сама себе, и поднялась по лестнице, с каждым шагом чувствуя, как напряжение дня потихоньку растворяется в обычном воронежецком вечере.
