– Ты только не волнуйся, – тихо, почти шёпотом произнесла Лена, наклоняясь к лежащей на больничной кровати подруге. – Всё уже позади, ты в безопасности.
Маша медленно приоткрыла глаза. Свет лампы над кроватью резанул по зрачкам, заставляя её невольно зажмуриться. Она попыталась сфокусировать взгляд, но перед глазами всё расплывалось – разноцветные пятна то сливались в одно большое пятно, то разбегались в разные стороны, словно испуганные рыбки. Голова гудела, будто внутри неё кто‑то методично бил в большой металлический барабан. Каждое движение отдавалось тупой, ноющей болью, пронизывающей всё тело.
– Что случилось? – еле слышно прошептала девушка, делая попытку приподняться на локтях. Движение потребовало невероятных усилий – мышцы словно окаменели, а каждая косточка отзывалась протестующим стоном. – Где я? Где мой телефон?
Лена на мгновение замолчала, её взгляд скользнул в сторону, избегая встречи с глазами подруги. Она нервно сжала край простыни, будто пытаясь найти в этой простой ткани опору для следующих слов.
– Ты не помнишь? – прикусив губу, прошептала Лена. – Ты в аварию попала. Задержалась на работе, вызвала такси и… В общем, в вас вписался какой-то лихач на иномарке. Телефон разбился.
– Арсений… Где он? Он знает? – Маша попыталась дотянуться до руки подруги, но сил не хватило. – Сколько времени я тут…
Лена замялась. Она глубоко вздохнула, словно собираясь с силами перед тем, как произнести следующее предложение.
– Неделю. Ты всё никак не приходила в сознание, хотя особых травм у тебя нет. Врачи лишь руками разводили. А Арсений… Я пыталась дозвониться до него, но он не отвечает. Наверное, занят на парах… Зато я написала его маме – она ведь твоя будущая свекровь, вы так хорошо ладите… Она обещала сообщить ему, что ты в больнице.
С каждым словом голос девушки становился всё тише и тише. Занят он, как же! Если бы Маша только знала правду! Но… тревожить ей, только-только пришедшую в себя, не хотелось совершенно!
– Прошло уже столько времени, – Маша чуть нахмурила брови, это был её максиму на данное время. – Она тебе больше не писала?
– Нет, – Лена отвела взгляд в сторону. – Она обещала сообщить сыну. Но… Маша, я не знаю, как сказать…
– Говори как есть, – твёрдо произнесла Маша, хотя внутри уже зарождалась тревога – холодная, липкая, пробирающаяся под кожу. Она чувствовала, как сердце начинает биться чаще, а дыхание становится прерывистым.
Лена глубоко вздохнула, будто перед прыжком в холодную воду.
– Сегодня утром я зашла к тебе на страницу в соцсети. Там… там вся стена в постах от Арсения. Грубых. Обидных. Он пишет, что ты предательница, что ты его обманула, что он всё знает…
– Что знает?! – Маша резко приподнялась, забыв о боли. Мир перед глазами взорвался яркими вспышками, а голова тут же отозвалась острой, пронзительной болью, словно кто‑то вонзил в виски раскалённые иглы. Она схватилась за край кровати, пытаясь удержать равновесие, но тело предательски дрожало.
– Что ты ушла к другому. Что живёшь с ним “припеваючи”. Что не хочешь с ним общаться и даже не нашла времени лично сказать о расставании. Что пользовалась тем, что он находится за сотни километров из-за учебы и не может постоянно приезжать, – тихо закончила Лена, опуская глаза. – Он поливает тебя грязью перед знакомыми и друзьями! А то, что ты не отвечаешь на его посты, его только раззадоривает…
Маша уставилась на Лену, пытаясь осознать услышанное. В голове не укладывалось: как Арсений мог написать такое? Они ведь каждый день созванивались, делились мелочами, строили планы…
– Но это же неправда! – голос Маши дрогнул, прозвучал тоньше, чем она хотела. – Я даже… я даже ни с кем не общалась, кроме него! Ни разу не дала повода, ни единого намёка…
– Я знаю, – Лена потянулась к её руке и крепко сжала холодные пальцы. Её прикосновение было тёплым, настоящим, и это немного вернуло Машу к реальности. – Я пыталась ему написать, объяснить всё, но он меня заблокировал. И Таню тоже. И Свету… Мы все пытались до него достучаться, но безрезультатно.
Следующие дни потянулись медленно, словно вязкая смола. Маша лежала в палате, смотрела в окно на проплывающие облака и снова и снова прокручивала в голове возможные объяснения. Врачи уверяли, что она легко отделалась: пара ушибов, лёгкое сотрясение, неделя наблюдения – и можно домой. Но физическая боль отступала быстро, а вот моральная давила всё сильнее. Маша то и дело брала в руки принесенный подругой новый телефон, проверяла уведомления, прислушивалась к каждому звуку в коридоре – вдруг это Арсений? Вдруг он всё же решил проверить, узнал правду и теперь приехал извиняться?
На третий день, ближе к обеду, в дверях палаты появилась Ирина Владимировна. В руках она держала большую сумку, из которой торчали края клетчатой салфетки, прикрывающей что‑то аппетитно пахнущее.
– Маша, девочка моя, – женщина присела рядом с кроватью, осторожно погладив её по руке. От неё пахло ванилью и домашней выпечкой – так пахнет уют, так пахнет детство. – Как ты себя чувствуешь?
– Уже лучше, – Маша попыталась улыбнуться, и на этот раз получилось чуть естественнее. – Спасибо, что пришли. Это так… неожиданно и приятно.
– Конечно, пришла! – Ирина Владимировна поставила сумку на столик и начала аккуратно раскладывать принесённое. – Ты же почти моя дочь. Пирожки с яблоками, как ты любишь. Фрукты свежие, только утром купила. И плед – в больницах всегда зябко, хоть отопление работает.
Она хлопотала, расставляла тарелки, раскладывала салфетки, и эта простая забота согревала куда больше, чем самый тёплый плед. Маша смотрела на неё и думала, как же ей повезло с будущей свекровью – такой внимательной, душевной, настоящей. А потом улыбка на губах девушки внезапно померкла. Какая свекровь? Арсений же…
– Знаешь, я хотела поговорить с тобой об Арсении, – наконец произнесла Ирина Владимировна, присаживаясь на стул и складывая руки на коленях.
Сердце Маши сжалось, будто его сжали ледяной рукой. Она инстинктивно сжала край простыни, чувствуя, как внутри всё напряглось в ожидании плохих новостей.
– Он… он очень переживает, – продолжила женщина, подбирая слова. – Говорит, что вы расстались. Что всё кончено. Что ты его сильно обидела… Я в это, конечно, не верю! Ты такой светлый человечек! Но переубедить сына не смогла.
– Но это правда не так! – вырвалось у Маши, и голос дрогнул от накативших эмоций. – Я ничего не делала! Ни с кем не встречалась, ни с кем не переписывалась… Кто‑то ему наговорил, наврал, я не знаю!
– Да‑да, – поспешно перебила женщина, поднимая руку в успокаивающем жесте. – Я понимаю! Но мой сын… если что‑то вбил в голову, не переубедишь. Упрямый, как отец в его годы.
– Почему он даже не попытался со мной связаться? – голос Маши дрогнул, и в нём прозвучала не только обида, но и растерянность. – Ему столько людей рассказали о том, что со мной произошло… Поему он просто не приехал и прямо у меня не спросил? Я не понимаю! Поверить чужим словам…
– Ну, он же мужчина, – мягко улыбнулась Ирина Владимировна, и в её улыбке не было ни осуждения, ни насмешки, только тихая, мудрая усталость. – Гордый. Решил, что, если ты не находишь времени ему позвонить, значит, действительно всё кончено. Ты же знаешь, как они любят делать выводы на пустом месте.
Маша молчала. Слова Ирины Владимировны не утешали – они лишь обнажали горькую правду. Внутри разрасталась ледяная пустота, словно кто‑то медленно выкачивал из неё тепло и надежду. Как человек, с которым она встречалась два года, мог просто поверить в этот бред? Он ведь сам решил пройти эти курсы и уехал в соседнюю область. А теперь он всем говорит, что она воспользовалась его отъездом?
– Я думаю, вам стоит дать друг другу время, – продолжала женщина, склонив голову чуть набок, будто оценивая каждое слово. – Когда эмоции улягутся, вы сможете спокойно поговорить. Сейчас вы оба слишком взвинчены, чтобы услышать друг друга.
Когда Ирина Владимировна ушла, Маша осталась наедине со своими мыслями. Она повернулась к окну и уставилась на осенний пейзаж: деревья, теряющие последние листья, серое небо, редкие прохожие под зонтами. Листья падали медленно, кружась в странном танце, и ей казалось, что время тоже замедлило ход, растягивая каждую минуту в бесконечность.
Лена пыталась её подбодрить. Она приносила книги, которые, по её мнению, могли отвлечь Машу от тяжёлых мыслей, рассказывала смешные истории из своей жизни, даже пыталась шутить, но Маша едва слушала. Она кивала, улыбалась, когда это было нужно, но мысли её витали где‑то далеко – там, где Арсений, её Арсений, верил чужим словам больше, чем её.
Через неделю её выписали. Дом встретил её тишиной. Маша медленно прошла по коридору, включила свет в гостиной, потом на кухне. Всё было на своих местах, всё выглядело привычно, но что‑то неуловимо изменилось.
Она достала телефон, который Лена принесла ей в больницу, и включила его. Экран засветился, и тут же посыпались уведомления – десятки сообщений, оповещений, пропущенных звонков. Маша машинально пролистала их, надеясь увидеть хоть одно от Арсения. Но его имени не было.
Зато были сообщения от его друзей, коллег, даже от общих знакомых. Она открыла чат с одним из его приятелей и прочла: “Ну и ну, кто бы мог подумать, что ты такая! Арсений в шоке”. Следующее сообщение от коллеги по работе: “Не ожидала от тебя такого. Думала, ты порядочная”. И ещё, ещё – одно за другим, словно кто‑то запустил цепочку осуждения, и теперь она катилась, набирая обороты.
– Он всем рассказал, – прошептала Маша, листая ленту. Пальцы дрожали, и экран то и дело выскальзывал из рук. – Представил меня какой‑то предательницей. Будто я… будто я действительно что‑то сделала.
– Это неправда, – твёрдо сказала Лена, которая всё это время стояла рядом, наблюдая за подругой. Она подошла ближе, положила руку на плечо Маши и сжала его, пытаясь передать хоть каплю своей уверенности. – И ты это знаешь. Ты ничего не сделала. Ты ни в чём не виновата.
– Но он поверил, – тихо ответила Маша, и в её голосе прозвучала не злость, а скорее усталость. – Сразу. Без вопросов. Даже не попытался разобраться. Просто взял и поверил.
Прошло ещё две недели. Маша вернулась на работу, стараясь вести себя как обычно. Она улыбалась коллегам, выполняла задачи, участвовала в обсуждениях – всё как прежде. Но внутри неё будто горел маленький неугасимый огонь: то тлел тихо, то вспыхивал с новой силой, обжигая изнутри.
На работе она то и дело ловила на себе косые взгляды. Кто‑то смотрел с явным осуждением, кто‑то – с неловким сочувствием. Иногда до неё долетали обрывки перешёптываний: “Слышала, что случилось?..”, “Ну кто бы мог подумать…”. Маша старалась не обращать внимания, делала вид, что погружена в работу, но каждый такой взгляд, каждое неосторожное слово оставляли в душе маленький след.
Она понимала: люди судят по тому, что знают. А знали они лишь обрывки – слухи, пересказанные кем‑то, искажённые, преувеличенные. Никто не знал всей правды. Никто не видел, как она лежала в больнице, как ждала звонка, как проверяла телефон сотни раз в день.
Однажды вечером Маша уже собиралась ложиться спать. Она выключила свет в гостиной, прошла в спальню, начала расстилать постель. В этот момент телефон на тумбочке тихо завибрировал, высветив на экране уведомление о новом сообщении.
Маша замерла. Номер был незнакомым, но что‑то внутри подсказало: это важно. Руки вдруг стали влажными, пальцы дрожали, когда она тянулась к телефону. Экран засветился, и она прочла:
“Маша, это Арсений. Прости, что пишу так. Я узнал правду”.
Она застыла, не решаясь открыть следующее сообщение. В голове крутилось множество вопросов: “Что он узнал? Какую правду? Почему только сейчас?” Сердце билось так громко, что, казалось, его стук разносится по всей комнате.
Ещё одно сообщение.
“Мама призналась, что всё придумала. Сказала, что думала, будто так будет лучше. Я был идиотом. Прости меня. Я люблю тебя”.
Слезы хлынули из глаз внезапно, словно прорвалась невидимая плотина. Они катились по щекам, падали на экран телефона, размывая буквы. Маша хотела ответить сразу – написать что‑то резкое, обидное, дать выход накопившейся боли. Но слова не шли. Вместо этого она просто закрыла глаза, глубоко вдохнула и выдохнула, пытаясь унять дрожь в руках.
На следующий день, ближе к вечеру, Маша возвращалась домой. Она шла медленно, разглядывая осенние листья, разбросанные по тротуару, думая о том, как дальше жить с этим грузом. Подойдя к своему дому, она замерла: у подъезда стоял Арсений.
Он выглядел измученным. Одежда была немного неряшливой, будто он собирался в спешке. Под глазами – тёмные круги, лицо осунулось, будто он не спал несколько ночей подряд. В руках он держал букет белых роз – её любимых.
– Маша, – голос его дрожал, звучал тихо, почти неслышно. – Я… я не знаю, что сказать. Я был слепым. Глупым. Я поверил маме, даже не попытавшись разобраться.
Она смотрела на него, и в груди что‑то сжималось – то ли обида, то ли жалость, то ли ещё не угасшая любовь. Молчание длилось несколько секунд, но казалось, что прошла целая вечность.
– Почему? – тихо спросила она наконец. – Почему ты сразу поверил? Без вопросов, без разговора со мной?
Он запнулся, опустил глаза на букет, потом снова поднял взгляд на неё.
– Я… Она так уверенно говорила. Сказала, что ты сама ей призналась. Что ты встретила кого‑то, и он лучше меня. Я разозлился. И испугался.
В его голосе прозвучала такая искренняя боль, что Маша на мгновение забыла обо всём – об обидах, о бессонницах, о косых взглядах на работе. Она видела перед собой не того самоуверенного Арсения, который писал ей обидные сообщения, а человека, который тоже страдал, который ошибся, но осознал это.
– Испугался? – Маша горько усмехнулась, и в этой усмешке смешались обида, недоумение и усталость. Она смотрела на Арсения, пытаясь разглядеть в его глазах то, что помогло бы ей понять: как он мог так легко в неё не поверить? – А позвонить мне, убедиться – это было слишком сложно?
– Я идиот, – снова повторил он, не пытаясь оправдаться или смягчить свои слова. Голос звучал глухо, будто каждое признание давалось ему с трудом. – Я знаю. Я пытался дозвониться, но твой телефон был выключен!
– Мой телефон разбился в аварии! – голос Маши сорвался, и в нём прорвалась вся накопившаяся боль. Она сделала шаг вперёд, словно пытаясь донести до него самую простую, очевидную истину. – Я лежала в больнице, а ты… ты уже вынес мне приговор! Без разговора, без попытки узнать, что на самом деле произошло. Лена ведь тебе об это сказала! И Света! И Таня! Но почему-то ты их просто заблокировал!
– Я понимаю, что это не оправдание, – произнёс он тихо. – Я должен был приехать. Должен был найти тебя и поговорить. Но я… я струсил. Решил, что если ты так легко отказалась от нас, то, может, это и к лучшему. Думал, что так будет проще – отпустить, не мучить себя вопросами. А подругам твоим я просто не поверил…
Они стояли молча. Между ними словно выросла стена – невидимая, но ощутимая. Она состояла из недосказанных слов, из поспешных выводов, из боли, которую каждый из них пережил по‑своему.
– Я люблю тебя, – прошептал он, и звучало это как простая, горькая правда, которую он больше не мог держать внутри. – И я хочу всё исправить. Я готов делать что угодно, только скажи.
Маша закрыла глаза. Она всё ещё любила его – это чувство никуда не исчезло, оно жило внутри, тёплое и родное. Но… И простить его она тоже не могла! Ладно, он не поверил! Но зачем грязью было поливать? Слухи распускать? Настоящий мужской поступок, ничего не скажешь!
– Я не знаю, – тихо сказала она, открывая глаза и встречая его взгляд. В её голосе не было злости, только усталость и растерянность. – Я не знаю, можно ли это исправить. Ты так сильно меня обидел своими словами… На меня косо смотрят знакомые, коллеги шепчутся… И всё из-за твоих обвинений в соцсетях!
Он протянул ей букет – белые розы, такие же нежные и чистые, как те, что она любила. Но Маша не взяла их. Она просто смотрела на цветы, на его руку, на лицо, которое знала наизусть, и пыталась понять, что чувствует сейчас.
– Дай мне время, – попросила она, и в её голосе прозвучала не просьба о пощаде, а простая нужда в передышке. – Мне нужно время. Чтобы разобраться в себе, чтобы понять, как жить дальше. Не знаю, смогу ли когда-нибудь тебя простить…
Арсений медленно опустил руку с букетом. Он не настаивал, не пытался торопить её. Он просто кивнул, принимая её слова как должное.
– Хорошо, – сказал он тихо. – Я буду ждать. Сколько понадобится.
Он кивнул, положил букет белых роз на деревянную скамейку у подъезда и медленно пошёл прочь. Маша стояла не шевелясь, глядя ему вслед. В груди было странное ощущение – будто сердце разрывается на части, но при этом остаётся цельным, просто невыносимо болит.
Следующие недели она провела в постоянных раздумьях. Дни пролетали, а мысли всё крутились вокруг одного и того же. Работа помогала отвлечься: Маша погружалась в задачи, общалась с коллегами, делала вид, что всё как обычно. Лена регулярно звонила, заходила в гости, приносила любимые пирожные, старалась разговорить, рассмешить, поддержать. Но даже в моменты искреннего смеха Маша чувствовала: где‑то внутри остаётся тяжёлый осадок.
Она часто вспоминала их первые встречи с Арсением. Его улыбку, от которой теплело на душе. Те тихие вечера, когда они сидели на лавочке в парке, болтали обо всём на свете и смеялись до слёз. Вспоминала его обещания – не громкие, пафосные клятвы, а простые, искренние слова: “Я всегда буду рядом”, “Мы со всем справимся вместе”. Но тут же, словно холодная волна, накатывали другие воспоминания: обидные сообщения, его молчание, его готовность поверить в худшее без единого вопроса.
Однажды утром Маша получила электронное письмо. Тема была странной – “По поводу случившегося”, – но отправитель заставил её сердце сжаться: Ирина Владимировна. Она открыла письмо с замиранием и начала читать:
“Дорогая Маша,
Я пишу тебе, потому что понимаю – я натворила дел. Я хотела как лучше, но сделала только хуже. Мой сын… вбил себе в голову, что любит тебя, но на самом деле, это вряд ли можно назвать любовью. Он просто к тебе привязан. И это его очень мучало. Он смотрел на других девушек, они ему очень нравились, но он тут же вспоминал о тебе и страдал от проснувшейся совести. Когда он уехал на учебу, это стало видно куда более отчетливо.
Ты не подходишь моему сыну. Ты не сделаешь его счастливым. И то, как легко он поверил моим словам, даже не пытаясь что-либо выяснить, красноречиво об этом говорит.
Я знаю, что мой поступок причинил тебе много боли, но счастье сына мне дороже.
Прости меня, если сможешь.
Ирина ”.
Маша перечитала письмо дважды. В первый раз – быстро, жадно, пытаясь ухватить суть. Во второй – медленно, вдумываясь в каждое слово. И всё равно не могла понять – к чему такие сложности? Зачем было устраивать весь этот цирк? Почему нельзя было просто откровенно поговорить?
Она отложила телефон, подошла к окну. За стеклом шёл мелкий осенний дождь, капли стекали по стеклу, размывая очертания домов и деревьев. Маша думала о том, как просто иногда разрушить то, что строилось годами. И как сложно потом собрать осколки…
*********************
На следующий день Маша вышла на балкон, вдохнула прохладный воздух. Она достала телефон, открыла чат с Арсением, посмотрела на его последнее сообщение: “Я буду ждать. Сколько понадобится”.
Пальцы замерли над клавиатурой. Она хотела написать что‑то простое, но важное. Что‑то, что даст им обоим шанс. Но… передумала. Вместо этого она закрыла чат, убрала телефон и просто смотрела вдаль, где небо встречалось с горизонтом.
Возможно, Ирина Владимировна была права, и чувства Арсения действительно имеют другую природу. Возможно, он и правда не любит её, а просто живет по привычке, уж больно легко он поверил в откровенный бред и обливал её грязью. Разве так поступают с любимыми?
Так простить или нет? И может ли кто-нибудь на свете гарантировать, что ситуация не повторится…
********************
Прошло полгода. Жизнь Маши понемногу налаживалась: работа отнимала много времени, Лена регулярно заходила в гости, иногда они выбирались в кафе или на прогулку. Маша научилась улыбаться без напряжения, разговаривать с людьми без оглядки на прошлое. Но иногда, в тихие вечера, воспоминания всё же настигали её – и тогда она долго смотрела в темноту, пытаясь понять, можно ли вернуть то, что было разрушено.
В один из таких вечеров в дверь позвонили. Маша удивилась – она никого не ждала. Открыв дверь, она увидела Арсения. Он стоял на пороге без цветов, без привычной уверенной улыбки, без пафосных речей. Просто стоял, опустив глаза, и в его взгляде читалась усталость, смешанная с надеждой.
– Я не прошу тебя вернуться, – тихо сказал он, не поднимая глаз. – Я просто хочу, чтобы ты знала: я каждый день жалею о том, что сделал. Я потерял самое дорогое, что у меня было.
Маша молчала, внимательно разглядывая его. Он действительно изменился: черты лица стали резче, под глазами залегли тени, в осанке не было прежней самоуверенности. Теперь в нём чувствовалась зрелость, будто за эти месяцы он прошёл через что‑то, изменившее его изнутри.
– Я буду ждать, – повторил Арсений, и в его голосе не было ни напора, ни отчаяния – только тихая, твёрдая решимость. – Сколько понадобится. День, месяц, год. Пока ты не будешь готова.
Маша медленно покачала головой. Внутри всё будто покрылось ледяной коркой – той самой, что нарастала последние месяцы, защищая её от боли, от разочарований, от наивных надежд. Эта корка не давала чувствам прорваться наружу, держала их под контролем, позволяя говорить спокойно, без лишних эмоций.
– Не надо ждать, Арсений, – произнесла она ровным голосом, глядя ему прямо в глаза.
Он вздрогнул, словно от удара. В его взгляде мелькнуло недоумение, почти испуг.
– Почему? – спросил он, и голос его дрогнул.
– Потому что ничего не изменится, – ответила Маша, и слова звучали твёрдо, будто она давно репетировала их в мыслях. – Ты уже сделал свой выбор. Когда просто взял и поверил словам без всяких доказательств. Когда не приехал. Когда написал мне все эти слова. Когда вылил на меня ведро грязи перед знакомыми.
Она говорила спокойно, без крика, без слёз, но каждое слово било точно в цель. Арсений стоял, сжимая кулаки, пытаясь найти ответ, но не находил.
– Ты мог бы позвонить в больницу, – продолжала Маша. – Мог бы приехать и спросить лично. Мог бы не верить первому же слуху. Но ты выбрал самый лёгкий путь – поверил, осудил, разорвал всё одним махом. И это не ошибка, Арсений. Это решение. Твоё решение.
Он хотел что‑то сказать, но она мягко подняла руку, останавливая его.
– Я не обвиняю тебя. Просто понимаю: если однажды ты смог так легко отказаться от нас, значит, в тот момент тебе было так проще. А я не хочу жить с человеком, который в трудную минуту не верит мне, не пытается разобраться, а сразу ставит крест.
Арсений опустил голову. Он больше не пытался оправдываться, не искал слов. Просто стоял, осознавая, что всё, что она сказала, – правда.
– Прости, – прошептал он наконец. – Я действительно всё испортил.
Маша кивнула. В её глазах не было злобы, только тихая печаль – печаль о том, что могло бы быть, но уже не случится.
– Прощаю, – сказала она просто. – Но это не значит, что я смогу снова довериться тебе.
Он медленно развернулся и пошёл к лестнице. Потом остановился и повернулся. Маша стояла в дверях, глядя ему вслед, и чувствовала, как ледяная корка внутри начинает таять. Но это была уже не боль – это было облегчение.
Где‑то наверху хлопнула дверь, раздались торопливые шаги, звонкий детский смех – жизнь шла своим чередом, наполненная простыми, будничными звуками. Но для Маши и Арсения всё уже было решено. То, что когда‑то казалось нерушимым, теперь рассыпалось на осколки, и склеить их уже не получалось.
– Я пытался дозвониться… – начал Арсений, голос его звучал тихо, почти виновато. Он смотрел на Машу, пытаясь уловить хоть малейший проблеск надежды в её взгляде.
Но она перебила, не дав ему закончить:
– Два пропущенных от тебя и всё. Правда тебя не интересовала. Лена сообщила тебе, что я в больнице! Ты знал, где я, знал, что со мной случилось. Но предпочёл поверить в худшее.
– Я был не прав. Я признаю, – произнёс он, и в его голосе не было ни попытки оправдаться, ни желания переложить вину на кого‑то другого.
– Это уже ничего не изменит, – ответила Маша, и в её тоне не было ни злости, ни горечи – только тихая, устоявшаяся уверенность.
Она говорила спокойно, почти равнодушно, и от этого ему становилось ещё больнее. Он хотел что‑то сказать, найти те самые слова, которые всё изменят, вернут их назад, к тому, что было раньше. Но понимал – таких слов не существует. Всё уже сказано, всё уже пережито.
– Маша… – начал он снова, но она не дала ему продолжить.
– Знаешь, что самое страшное? – она посмотрела ему прямо в глаза, и взгляд её был ясным, будто она наконец разложила всё по полочкам в своей голове. – Не то, что ты поверил лжи. А то, что тебе было проще поверить, чем разобраться. Проще отказаться, чем бороться. Просто взять и облить грязью за то, чего я не делала. Я любила тебя, – продолжила Маша тихо, почти шёпотом. – Очень. И если бы ты хотя бы просто приехал разобраться… Может, всё было бы иначе. Но ты не стал.
Молчание повисло между ними – тяжёлое, густое, окончательное. Оно не оставляло места для сомнений, не давало шанса на “а вдруг”. Всё было сказано, всё было понято.
– Я не прошу тебя прощать меня, – прошептал он, и голос его дрогнул. – Просто… я хочу знать, что ты в порядке. Иногда. Хоть изредка.
Она чуть улыбнулась – без злости, без горечи, просто с усталой печалью, которая приходит, когда отпускаешь то, что больше не вернуть.
– Я в порядке. Правда. И это, наверное, самое главное.
Он кивнул, понимая, что это конец. Тот момент, после которого пути назад уже нет.
– Прощай, Маша.
– Прощай, Арсений.
Он медленно пошёл к выходу, шаги его звучали глухо на бетонном полу подъезда. Маша стояла и смотрела, как закрывается за ним дверь…
****************************
Через неделю Маша переехала. Не далеко – просто в другую квартиру в том же районе. Но это был её способ начать заново. Она сменила номер телефона, обновила профили в соцсетях, удалила все напоминания о прошлом – фотографии, переписки, даже те мелочи, которые раньше казались дорогими.
Лена помогала ей с переездом. Она молча наблюдала, как подруга упаковывает вещи – аккуратно складывает одежду, заворачивает в бумагу хрупкие предметы, подписывает коробки. В воздухе витала смесь запахов картона, скотча и пыли, но Лена не жаловалась – она просто была рядом, готовая поддержать, если потребуется.
– Ты точно уверена? – спросила она наконец, когда очередная коробка была запечатана и готова к перевозке.
– Да, – ответила Маша. – Я не злюсь на него. Даже не обижаюсь. Просто… хочу, чтобы мы оба смогли начать всё с чистого листа. Если мы будем реже встречаться, это будет сделать легче.
– Он любил тебя, – тихо сказала Лена, глядя на подругу с лёгкой тревогой.
– Кто знает, – не согласилась Маша, запечатывая очередную коробку. – Разве любовь не подразумевает доверие? Он воспользовался первым же предлогом, понимаешь?
Прошло ещё полгода. За это время жизнь Маши постепенно наладилась, обрела новые очертания. Она устроилась на новую работу – не просто ради заработка, а в место, где чувствовала себя на своём месте. Коллектив оказался дружелюбным, задачи – интересными, а график – достаточно гибким, чтобы оставалось время на себя.
Постепенно у неё появились новые знакомые – не близкие друзья, как Лена, но приятные люди, с которыми можно было выпить кофе в обеденный перерыв или сходить на выставку по выходным. Маша даже записалась на занятия по танцам: сначала стеснялась, ошибалась в движениях, но со временем стала чувствовать музыку, получать удовольствие от процесса.
Жизнь наполнялась новыми красками, новыми людьми, новыми впечатлениями. Маша замечала, как меняется её восприятие: она стала чаще улыбаться, больше обращать внимание на мелочи – на тёплые лучи утреннего солнца, на аромат свежесваренного кофе, на смех прохожих. Иногда она вспоминала Арсения – но уже без боли, без горечи, просто как часть прошлого, которое когда‑то было важным, а теперь осталось позади.
Однажды, гуляя по центру города после работы, Маша зашла в небольшое кафе, чтобы выпить чаю перед дорогой домой. Она стояла у стойки, выбирая десерт, когда случайно заметила Арсения за столиком у окна. Он был не один – рядом сидела девушка, они о чём‑то оживлённо разговаривали. Арсений улыбался, что‑то рассказывал, жестикулировал, выглядел спокойным, счастливым…
Маша замерла на секунду, наблюдая эту картину. В груди не было ни ревности, ни обиды – только тихая, спокойная мысль: “Вот как всё сложилось”. Она не стала подходить, не захотела ничего выяснять. Всё и так было понятно без слов.
Тихо отойдя от стойки, она вышла из кафе, не заказав чаю. На улице уже темнело, фонари мягко освещали тротуар, а в витринах магазинов отражались разноцветные огни. Маша шла не спеша, вдыхала прохладный вечерний воздух и думала о том, как странно устроена жизнь. Как легко можно потерять всё из‑за одного неверного шага, из‑за поспешных выводов, из‑за нежелания разобраться. И как трудно начать заново…
Вечером, лёжа в своей новой квартире, она долго смотрела в окно на огни города. За стеклом мерцали фары машин, светились вывески, где‑то вдалеке промелькнула гирлянда на балконе соседнего дома. Маша думала о том, сколько ещё неизведанного ждёт впереди, сколько возможностей скрыто в обычных днях, сколько историй ещё предстоит прожить…
