— Олег, а где мой шашлык? — Вера закрыла холодильник и обернулась к мужу. — Ты же говорил, оставил мне.
— Оставлял. Может, мама с Полиной не разобрались? — Олег пожал плечами, листая телефон. — Там ещё много было.
Вера молча достала из холодильника вчерашний картофель. Артём наконец уснул после двухчасового укачивания, а она так мечтала о том сочном мясе, которое сама мариновала. Привезла из дома, заботливо упаковала. И вот — пустой контейнер на полке.
Двадцать восемь лет, кандидатская на подходе, грудной ребёнок на руках — и ей не хватило куска мяса в доме свекрови. Вера прислонилась лбом к дверце холодильника. Смешно и горько одновременно.
Три года назад она впервые приехала сюда невестой. Тамара Викторовна показалась воплощением домашнего уюта: пахло пирогами, на веранде стояли горшки с цветами, а свекровь так радовалась будущей внучке или внуку. «Наконец-то в доме появится детский смех!» — повторяла она. Тогда Вера поверила, что повезло с семьёй. Олег — спокойный, надёжный инженер, мать — добрая пенсионерка. Идеальная картинка.
Сейчас, стоя посреди чужой кухни с остывшим картофелем в руках, Вера видела: идеальная картинка оказалась обманом.
Утром следующего дня дверь распахнулась с грохотом. В проёме возникла высокая девушка в модном спортивном костюме, с огромной сумкой через плечо.
— Полиночка! — Тамара Викторовна выронила половник и бросилась к внучке. — Как же хорошо! Хоть предупредила бы, я бы тебе…
— Привет, — Полина скользнула взглядом по Вере, будто по пустому месту. — Дядь Олег, затащи сумку. Я себе плечо сорвала уже.
Олег послушно поднялся из-за стола. Вера проводила его взглядом. Двадцать пять лет девушке. Двадцать пять! В этом возрасте Вера уже два года работала, писала первые научные статьи, снимала квартиру. А эта даже сумку донести не может.
— Вера, не смотри так, — тихо сказала Тамара Викторовна, накрывая на стол. — Полина у нас тонкая душа. Ищет своё призвание, понимаешь? Не все сразу…
«Тонкая душа три года ищет, чем заняться» — подумала Вера, но промолчала. Она вообще много молчала в этом доме.
К обеду Полина спустилась в шёлковой пижаме — дома-то тепло. Тамара Викторовна уже накрыла стол: и салат, и жареную курицу, и молодой картофель. Вера кормила Артёма на веранде, наблюдая через открытую дверь, как свекровь отрезает внучке самые лучшие куски.
— Полиночка, вот тебе грудка. Ты же любишь. А вот огурчики молоденькие, только сорвала. На, попробуй компот — из смородины, сама варила.
Полина жевала молча, уткнувшись в телефон. Тамара Викторовна подливала ей напиток, подкладывала хлеб, улыбалась. Вера смотрела на эту сцену и ничего не говорила. Она сама утром полола эту грядку с огурцами. Сама мыла эту смородину. А Полина даже не подняла голову.
— Полин, можешь посуду за собой помыть? — спросила Вера вечером, когда девушка встала из-за стола, оставив после себя гору тарелок.
Тамара Викторовна замерла с кастрюлей в руках.
— Да я быстрее сама, — поспешно сказала она. — Вер, не нужно…
— Тамара Викторовна, мы все тут живём. Каждый может за собой…
— Послушай, — Полина обернулась, и в её голосе прозвучало что-то новое. Не раздражение даже. Скука. — Не надо тут устраивать. Ладно?
— Устраивать?
— Ну да. Душнить. Это когда человек начинает всех учить жизни. Погугли на досуге.
Вера почувствовала жар в лице. Двадцатипятилетняя девица, которая ни дня не работала, учит её — кандидата наук, мать, человека, который в шесть утра встаёт к ребёнку. Учит жизни.
— Полина права, — негромко сказала Тамара Викторовна, отводя глаза. — Вер, ты её… обидела. Она у нас ранимая. Мы на даче привыкли друг о друге заботиться. Сама понимаешь.
Полина развернулась и ушла. К ужину не вышла. Тамара Викторовна суетилась, тревожно поглядывала на дверь внучкиной комнаты, наконец понесла туда тарелку с едой. Вернулась с виноватым лицом.
— Она расстроилась. Не надо было её… ну, ты понимаешь.
Вера понимала. Она поняла главное: в этом доме она навсегда останется чужой. Не важно, сколько грядок прополет, сколько обедов приготовит, сколько раз вымоет пол. Тамара Викторовна будет защищать свою Полиночку. А Олег будет пожимать плечами.
Следующие дни тянулись липкой жарой. Вера вставала рано — Артём просыпался в шесть. Спускалась на кухню, где уже хозяйничала свекровь. Они молча варили кашу, резали овощи, стирали детские вещи. Полина появлялась к обеду, садилась за стол, ела не торопясь. Благодарность — ни разу. Помощь — никогда. После еды девушка уходила в гамак с телефоном или дремала на веранде.
— Олег, поговори с матерью, — попросила Вера однажды ночью. — Это же абсурд. Твоя племянница ведёт себя как…
— Как что? — Олег лежал, глядя в потолок. — Она внучка. Приехала к бабушке. Что тут такого?
— Ничего не делает! Даже посуду не…
— Мама не просит её. Значит, не нужно. Вер, потерпи. Полина скоро уедет. Вспомнит детство и уедет.
Но Полина не уезжала. Проходила неделя, вторая. Вера чувствовала, как внутри нарастает усталость. Не физическая — та, другая. Та, что копится от бессилия, от молчаливого игнорирования, от постоянного «ты неправа».
Однажды утром Тамара Викторовна вернулась с огорода с корзинкой красных ягод.
— Ой, как хорошо! Клубника поспела! — свекровь сияла. — Полиночка обрадуется, она так любит. Сейчас помою и отнесу ей.
Вера стояла у раковины с Артёмом на руках. Смотрела, как свекровь перебирает ягоды, как откладывает самые крупные, самые спелые. Ни одного взгляда в её сторону. Ни слова. Будто Веры нет. Будто она не скребла вчера эту грядку на коленях, не поливала кусты из тяжёлой лейки.
— Тамара Викторовна, — тихо позвала Вера.
— А? Да, Верочка?
— Ничего.
Что она хотела сказать? Что тоже любит клубнику? Что имеет право? Смешно. В этом доме у неё не было прав. Только обязанности.
Вечером приехал Олег — у него были выходные. Вера молча собрала вещи.
— Мы уезжаем, — сказала она. — Я с Артёмом уезжаю. Сегодня.
— Что случилось?
Вера посмотрела на мужа. Хотела объяснить про клубнику, про посуду, про «душнить». Но поняла: бесполезно. Он не услышит. Он никогда не слышал.
— Ничего не случилось, — ответила она. — Просто всё.
Они уехали в тот же вечер. Тамара Викторовна стояла у калитки, растерянная, всё ещё не понимающая. Полина даже не вышла попрощаться.
Через неделю Вера сидела на кухне у матери с чашкой чая.
— Ты всё правильно сделала, — сказала мать. — Некоторые битвы не выиграть. Можно только сохранить себя.
— Но дача наша. Юридически наша.
— По-человечески — её. Ты же сама видишь. Там её законы, её правила. И ты в них не впишешься. Никогда.
— Что же мне теперь? Лето впереди, Артёму нужен воздух…
— Арендуй дачу. На лето. Найди своё место.
Вера молчала, прокручивая в голове эту мысль. Платить за то, что у них и так есть? Абсурд. Но другого выхода не было. Нельзя же каждый день доказывать своё право на уважение. Нельзя вечно биться о стену, которая не хочет сдвинуться.
— Знаешь, — сказала она наконец, — это будет мой выбор. Мои деньги, моя территория, мои правила. И никакой Полины.
Мать кивнула.
— Чем дальше родня, тем крепче семья.
Вера открыла ноутбук и начала искать объявления. Она проиграла битву за дачу. Проиграла Полине, свекрови, даже мужу — он так и не встал на её сторону. Но зато сохранила себя. Своё достоинство. Своё право не терпеть.
Вера кликнула на первое объявление. Небольшой домик, сад, качели для ребёнка. Дорого, но это будет её дача. Её лето. Без чужих правил и обид.
Телефон завибрировал. Олег: «Мама спрашивает, когда вернёмся. Обиделась, что ты так резко уехала».
Вера посмотрела на сообщение и выдохнула. Печатать ответ не хотелось. Да и что писать? Что обиделась не мать, а она, Вера? Что клубника была последней каплей? Что муж предал, когда промолчал?
«Не вернёмся» — хотелось написать. Но Вера набрала: «Поговорим позже».
Она закрыла телефон и снова уставилась в экран ноутбука. Дачные домики мелькали в ленте один за другим — с террасами, садами, качелями, мангалами. Чужие, временные, но свои. Там не будет Тамары Викторовны с её жертвенной добротой. Не будет Полины с её вечной усталостью от жизни. Не будет необходимости каждый день глотать обиду.
Мать поставила перед ней тарелку с пряниками.
— Ешь. Ты же с утра ничего не ела.
Вера послушно взяла пряник. Жевала, не чувствуя вкуса. За окном шумели деревья, где-то смеялись дети. Обычный летний день.
— Ты на Олега не сердись, — тихо сказала мать. — Он не виноват, что не умеет выбирать. Мужчины такие. Им проще промолчать.
— Знаю, — Вера отпила чай. — Но знаешь, что хуже всего? Не Полина даже. Не свекровь. А то, что я молчала. Терпела. Думала — рассосётся, уляжется, не стоит скандала. И что в итоге? Меня просто перестали замечать.
— Теперь не будешь молчать?
Вера задумалась. Потом медленно кивнула.
— Не буду. Арендую дачу. Олегу скажу прямо: или он со мной, или с мамой. Пусть выбирает. Устала быть удобной.
Она сохранила понравившееся объявление и закрыла ноутбук. Телефон снова завибрировал. Олег опять: «Вера, ну что случилось? Мама вся в слезах. Говорит, ты на неё обиделась. Давай приедем, поговорим нормально».
Вера посмотрела на экран. Мама в слезах. Конечно. А она, Вера, значит, не имеет права на слёзы? На обиду? На усталость?
Она набрала ответ: «Олег, я арендую дачу на лето. Приезжай, обсудим детали. Но на дачу к твоей матери я больше не поеду».
Отправила. Выключила звук.
— Правильно, — одобрительно кивнула мать. — Границы нужно уметь ставить. Даже если это больно.
— Мне не больно, — соврала Вера. — Мне просто всё равно уже.
Но это была неправда. Болело. Ещё как болело. Хотелось быть частью этой семьи, хотелось, чтобы свекровь ценила её усилия, чтобы муж защищал, а не прятался за «родня есть родня». Хотелось обычного человеческого уважения.
Но желать — одно. А получать — совсем другое.
Вера допила чай и встала. Пора было возвращаться домой. К Артёму, который проснётся с минуты на минуту. К мужу, с которым предстоял непростой разговор.
Она взяла сумку и вышла на улицу. Солнце садилось за дома.
