Оксана сидела у компьютера, рассеянно листая фотографии в профиле подруги. На снимках то и дело появлялись её братья – все четверо, шумные, весёлые, постоянно куда‑то спешащие, но при этом неизменно поддерживающие друг друга. Один помогает младшему завязать шнурки, другой подставляет плечо, когда тот падает с велосипеда, третий шутит, заставляя всех смеяться, а старший внимательно следит, чтобы никто не отстал.
Оксана вздохнула и отодвинула ноутбук. Взгляд её невольно скользнул к матери, которая хлопотала у плиты. В груди щемило от странной тоски – такой тёплой и горькой одновременно.
– Хотела бы я иметь старшего брата, – произнесла она тихо, но достаточно отчётливо, чтобы мать услышала. В голосе звучала не просто мечта, а почти обида – будто кто‑то несправедливо лишил её чего‑то очень важного. – Вот уж кому в этом смысле повезло… Всегда помогут, всегда защитят…
Она помолчала, потом обернулась к матери и с наигранной строгостью добавила:
– Плохо вы старались с папой!
Слова вырвались сами собой – не со злостью, а скорее в попытке пошутить, хоть шутка и получилась слегка колкими. Оксана даже улыбнулась, но тут же поймала себя на том, что смотрит на мать с лёгким укором, словно действительно верила: если бы родители постарались чуть больше, всё могло сложиться иначе.
Мать замерла у плиты, потом медленно повернулась. На лице её промелькнула сложная гамма чувств – грусть, воспоминание, какая‑то давняя боль, прикрытая мягкой улыбкой. Она вытерла руки о полотенце и подошла ближе.
– Знаешь, а ведь у меня мог родиться мальчик, – сказала она тихо, почти шёпотом, будто делилась чем‑то очень личным, что долго хранила внутри.
Оксана замерла. Она ожидала чего угодно – лёгкого отпора, шутки в ответ, может, даже лёгкого раздражения. Но не этого.
– Мы с твоим отцом тогда только сошлись, – продолжила мать, опустившись на стул рядом. – Даже заявление в ЗАГС подать не успели, как я узнала потрясающую новость…
Она замолчала, взгляд её уплыл куда‑то вдаль, в прошлое, где всё было иначе – и моложе, и тревожнее, и полнее надежд. Оксана молча ждала, чувствуя, как в груди разрастается странное ощущение: будто она стоит на пороге чего‑то важного, чего раньше не знала.
********************
Настя стояла у окна в своей комнате, держа в руках маленький тест. Её пальцы слегка дрожали, но не от страха – от волнения, от невероятного, почти нереального счастья. Она снова и снова смотрела на две чёткие полоски, будто боясь, что они вдруг исчезнут, растворятся, как утренний туман. Но они оставались на месте – неоспоримое доказательство того, что внутри неё уже зарождается новая жизнь!
В голове крутились тысячи мыслей. Вот она, долгожданная новость, о которой она мечтала столько месяцев! Теперь у неё будет ребёнок – крошечный человечек, её частичка, её маленькое чудо. Настя невольно приложила ладонь к животу, словно уже могла почувствовать тепло будущего малыша.
Мысли тут же переключились на другое: свадьбу. Конечно, теперь нужно всё ускорить. Она так хотела выйти замуж в красивом белом платье, чтобы быть стройной и прекрасной в этот важный день. Времени оставалось не так много, но это только добавляло радостного волнения.
Она всё ещё стояла, погружённая в свои мысли, когда услышала шаги за спиной. Тёплые руки обняли её за плечи, и знакомый голос прозвучал над ухом:
– Что такого интересного ты увидела? Уже пять минут взгляд не отрываешь.
Настя обернулась и встретилась взглядом с Глебом. Его глаза светились любопытством, но в них уже читалась догадка – та самая, которую она так долго ждала увидеть.
– Стоп! Это то, о чём я думаю? – в его голосе прозвучала нескрываемая надежда, почти трепет.
Настя не смогла сдержать улыбку. Она подняла тест так, чтобы он точно увидел, и произнесла с сияющими глазами:
– Да! Я три теста сделала, все положительные. У нас будет малыш!
Её улыбка была такой яркой, такой искренней, что, казалось, могла осветить весь город. В этот момент мир вокруг словно стал ярче, наполнился новыми красками и смыслами.
Глеб на секунду замер, словно не веря своим глазам, а потом его лицо озарилось такой же счастливой улыбкой. Он крепко обнял Настю, приподняв её над полом, и засмеялся от переполнявшей его радости.
– Завтра же идём подавать заявление! – воскликнул он, поставив её обратно на пол, но не отпуская из объятий. – И нужно детскую сделать! Представляешь, как всё будет? Кроватка, игрушки, первые шаги…
Он говорил быстро, возбуждённо, уже рисуя в воображении их будущее. Настя слушала его, прижимаясь к его плечу, и чувствовала, как внутри разливается тепло. Всё только начиналось – и это было прекрасно.
Когда Настя и Глеб поделились радостной новостью о будущем ребёнке с родными, атмосфера в семье оказалась далеко не единодушно праздничной. Если отец Глеба сдержанно поздравил сына, а сестра искренне обрадовалась, то мать молодого человека встретила известие в штыки. Её лицо сразу стало жёстким, а в голосе зазвучали привычные колючие нотки.
Она никогда особо не скрывала, что не в восторге от выбора сына. Ещё недавно Глеб встречался с дочерью её лучшей подруги – и обе женщины уже строили планы о том, как их семьи станут ближе. Но появление Насти разрушило эти надежды, и мать Глеба так и не смогла смириться с тем, что всё пошло не по её сценарию.
Через пару дней после объявления новости она позвонила сыну и потребовала встречи. Разговор состоялся в их старой квартире, где мать Глеба жила одна (с мужем она давно развелась). Женщина сидела в своём любимом кресле, скрестив руки, а Глеб стоял у окна, чувствуя, как внутри нарастает напряжение.
– Да с чего ты вообще взял, что это твой ребёнок? – начала она без предисловий, глядя на сына исподлобья. – Вы же вместе не жили, кто знает, с кем она гуляла!
Глеб сжал кулаки, но постарался говорить спокойно:
– Мама, не говори глупостей! Это мой ребёнок! Мой!
– Ну да, конечно! – фыркнула женщина. – Вот родится какой‑нибудь негритёнок, что делать будешь?
Её слова повисли в воздухе, словно тяжёлые капли дождя. Глеб почувствовал, как к горлу подступает ком. Он знал, что мать бывает резкой, но сегодня она перешла все границы.
– Настя – порядочная девушка, – произнёс он твёрдо, стараясь не повышать голос. – Я ей верю. И я буду рядом с ней и с нашим ребёнком.
Мать резко встала, подошла к серванту и принялась нервно переставлять чашки.
– Порядочная? – повторила она с сарказмом. – Ты её всего год знаешь! А с Линой вы дружили с детства. Её семья – наши люди, мы друг друга понимаем…
Она замолчала, но взгляд её говорил больше слов: “Ты всё испортил”. Глеб глубоко вздохнул, понимая, что любые аргументы сейчас бесполезны.
– Я люблю Настю, – сказал он просто. – И это мой ребёнок. Я не собираюсь сомневаться в этом.
Мать резко повернулась к нему, глаза её сверкнули:
– Ну смотри, сынок. Потом не говори, что я тебя не предупреждала.
В комнате повисла тяжёлая тишина. Глеб посмотрел на часы – ему хотелось поскорее уйти. Он понимал: сколько бы он ни пытался объяснить, мать уже всё решила. Для неё Настя так и останется той самой девицей, которая испортила все планы.
Он молча кивнул, надел куртку и вышел, оставив мать одну в её уютной, но теперь такой холодной квартире. На улице он глубоко вдохнул свежий воздух, пытаясь отогнать неприятные мысли. Впереди было много трудностей, но он знал: главное – быть рядом с Настей. Остальное они преодолеют вместе.
Мать Глеба, хоть и перестала открыто выступать против выбора сына, вовсе не смирилась с ситуацией. Она просто сменила тактику – теперь действовала исподволь, расчётливо, выбирая обходные пути. Её задевало, что планы на объединение семей рухнули, и она не собиралась оставлять это просто так.
Первым делом она нашла способ добраться до Насти через её работу. У женщины были знакомые в той же сфере, и она ненавязчиво, будто между делом, начала делиться “озабоченностями” о будущем сына. Говорила полушёпотом, с многозначительной паузой: “Сама понимаешь, сейчас столько историй… А Глеб такой доверчивый”. Слова расходились, обрастали деталями, и вскоре в офисе, где работала Настя, поползли слухи.
Настя поначалу не понимала, почему коллеги вдруг стали замолкать, когда она входит в комнату, почему кто‑то отводит взгляд, а кто‑то, наоборот, смотрит с нескрываемым любопытством. Она ловила обрывки фраз, доносившиеся из соседнего кабинета, замечала перешёптывания за спиной. Раньше её принимали за свою – она легко находила общий язык с людьми, помогала новичкам, участвовала в общих чаепитиях. Теперь же атмосфера вокруг неё стала напряжённой, словно воздух наэлектризовался.
Однажды она случайно услышала, как одна из сотрудниц, не замечая её за стеллажом, говорила другой:
–Ну ты же знаешь, как это бывает… Прицепилась к парню, пока он один был опустошен разрывом с любовью всей своей жизни, а теперь вот – “сюрприз”.
Настя замерла, чувствуя, как внутри всё сжимается. Она хотела выйти, сказать что‑то резкое, но вместо этого тихо отошла, чтобы её не заметили.
Слухи не остановились на офисе. Они, словно капли дождя по водостоку, стекали дальше – в родной посёлок Насти, где все друг друга знали, и где любая новость мгновенно становилась достоянием общественности. Кто‑то позвонил тёте, кто‑то рассказал соседке, и вскоре история обросла новыми подробностями: Настя, оказывается, целенаправленно “охотилась” за Глебом, знала, что он встречался с другой, и всё равно влезла в их отношения.
Через неделю после того, как слухи достигли посёлка, мать Насти приехала без предупреждения. Она ворвалась в квартиру дочери, не снимая обуви, с лицом, пылающим от гнева.
– Ты что творишь?! – её голос дрожал от возмущения. – Весь посёлок говорит, что ты разлучница! Что ты мужика у другой увела, чуть ли не из‑под венца!
Настя стояла в коридоре, не зная, что ответить. Она видела, как мать сжимает кулаки, как на её виске пульсирует жилка – такой злой она её давно не видела.
– Мам, это неправда… – начала она тихо. – Мы с Глебом любим друг друга. Мы уже почти год вместе! Я не…
– Любите?! – мать перебила её, шагнув ближе. – А про совесть ты не думала? Про ту девушку, с которой он встречался? Про её семью? Ты хоть представляешь, что теперь про нас говорят? Про меня! Про твоего отца!
Настя почувствовала, как к горлу подступает комок. Она хотела объяснить, рассказать, как всё было на самом деле, но слова застревали в груди.
– Я не хотела никого обижать, – прошептала она. – Я просто… влюбилась. А Глеб на тот момент уже ни с кем не встречался!
Мать резко выдохнула, провела рукой по лицу, будто пытаясь собраться с мыслями.
– Влюбилась она… – повторила она с горечью. – А думать ты когда будешь? Теперь вся деревня тебя осуждает. Соседи спрашивают, а мне что отвечать? Что моя дочь – интриганка?
Она замолчала, глядя на дочь, и в её глазах мелькнуло что‑то ещё – не только злость, но и боль, разочарование. Настя почувствовала, как слёзы подступают к глазам. Она хотела обнять мать, сказать, что всё будет хорошо, но знала – сейчас это не поможет.
Мать постояла ещё минуту, потом резко развернулась, направилась к двери. Уже на пороге она обернулась:
– Подумай, что ты делаешь. Пока не поздно.
Дверь захлопнулась, оставив Настю одну в тишине квартиры. Она медленно опустилась на стул, обхватив себя руками. В голове крутились слова матери, шёпоты коллег, лица людей, которые теперь смотрели на неё иначе. Она глубоко вздохнула, пытаясь унять дрожь в руках. Ей было страшно, обидно, но где‑то внутри теплилась упрямая мысль: она не виновата в том, что полюбила. Она не сделала ничего плохого! И она будет держаться за это чувство, несмотря ни на что.
После того как слухи расползлись по городу и дошли до родного посёлка, жизнь Насти превратилась в череду тяжёлых испытаний. Коллеги сторонились её, прежние подруги отвечали на звонки всё реже, а разговоры сводились к коротким, натянутым фразам. Даже родные, которых она так любила, стали относиться к ней с холодком – то ли из‑за давления общественного мнения, то ли потому, что и сами начали сомневаться.
Глеб, видя, как она мучается, настоял на том, чтобы она уволилась. Он говорил, что так будет лучше – не придётся каждый день сталкиваться с косыми взглядами и перешёптываниями. Настя сопротивлялась: работа была ей дорога, она привыкла к коллективу, к своему делу. Но усталость брала своё. В конце концов она написала заявление. В последний рабочий день она молча собрала вещи, едва отвечая на сдержанные до свидания бывших коллег.
Дома тоже не стало легче. Она почти перестала звонить матери – разговоры неизменно заканчивались обидами и упрёками. Подруги, с которыми она дружила годами, находили предлоги, чтобы отменить встречи. Настя всё чаще оставалась одна, погружаясь в тревожные мысли. Глеб старался поддерживать её, но и он не мог быть рядом круглосуточно.
И вот в один из таких дней, когда Настя сидела у окна, глядя на серое осеннее небо, раздался звонок в дверь. На пороге стоял курьер с небольшой коробкой.
– Вам доставка, распишитесь, – коротко бросил он, протягивая планшет.
Настя взяла коробку с настороженностью. На ней не было ни надписи, ни обратного адреса. Внутри что‑то тихо шелестело. Она медленно развязала ленту, открыла крышку…
И замерла.
Внутри лежал пупс – обычная детская игрушка, размером чуть меньше настоящего младенца. Но он был сломан: одна рука болталась на нитке, голова криво сидела на шее, а всё тело было измазано ярко‑красной краской, так похожей на …
Настя отшатнулась, коробка упала на пол. В голове зазвучал тревожный звон, перед глазами всё поплыло. Она попыталась сделать шаг, но ноги подкосились. Последнее, что она запомнила – холодный пол под ладонями и глухой стук собственного сердца.
Очнулась она в белой палате, под мягким светом лампы. Рядом сидел Глеб, бледный, с тёмными кругами под глазами. Увидев, что она открыла глаза, он схватил её руку.
– Настя… ты в больнице. Всё будет хорошо, слышишь?
Она хотела что‑то сказать, но голос не слушался. В дверях появился врач – пожилой мужчина с усталым, но внимательным взглядом. Он подошёл к кровати, посмотрел на неё с сочувствием.
– Мне очень жаль, – тихо произнёс он. – Мы сделали всё, что могли, но… ребёнка спасти не удалось.
Эти слова ударили её, как ледяной волной. Настя закрыла глаза, пытаясь осознать услышанное. В груди стало так больно, что казалось, будто сердце разорвалось на части. Глеб прижал её к себе, но она не чувствовала тепла – только пустоту, огромную и холодную, которая заполняла всё внутри.
Она не плакала – слёзы будто высохли. Только молча смотрела в потолок, думая о том, что теперь её жизнь разделилась на до и после. И как жить дальше, она пока не знала…
********************
Настя отложила ложку, которой помешивала суп, и посмотрела на дочь. В кухне пахло морковью и укропом, за окном медленно сгущались вечерние сумерки. Девушка сидела напротив, подтянув колени к груди, и внимательно слушала, не перебивая.
– После этого мы с твоим отцом переехали, – тихо продолжила Настя, глядя на пар, поднимающийся от кастрюли. – Нашли квартиру в другом районе, подальше от всех этих сплетен и косых взглядов. Поначалу было тяжело – всё новое, незнакомое, ни друзей, ни привычной обстановки. Но мы держались друг за друга, и это помогало.
Она помолчала, вспоминая те дни – бессонные ночи, слёзы в подушку, попытки собраться с силами. Потом вздохнула и продолжила:
– Ещё пару лет мы отчаянно пытались зачать ребёнка. Ходили по врачам, сдавали анализы, пробовали разные методы. Иногда казалось, что всё бесполезно, что это никогда не случится. Мы уже почти смирились, научились жить с этой пустотой внутри… И тут я узнала о тебе.
Девушка медленно кивнула, словно складывая в голове кусочки давно мучившей её головоломки.
– Так вот почему мы не общаемся с семьёй папы, – протянула она, и в её голосе прозвучало не обвинение, а скорее понимание. – Получается, бабушка так и не успокоилась? Всё продолжала лезть в нашу жизнь?
Настя пожала плечами, снова взявшись за ложку. Движения её были размеренными, будто она старалась удержать себя в руках.
– Почему, она неоднократно пыталась извиниться. Звонила, писала, даже приезжала однажды – стояла под дверью, умоляла открыть. Говорила, что сожалеет, что была неправа, что хочет быть частью нашей жизни.
Она замолчала на мгновение, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями.
– Но я ей не верила. Понимала, что за словами может скрываться всё то же желание контролировать, диктовать свои правила. И к тебе подпускать на пушечный выстрел отказывалась. Не хотела, чтобы ты чувствовала себя так, как я тогда – будто ты виновата в чём‑то, будто должна оправдываться за своё существование.
Девушка задумчиво провела пальцем по краю кружки.
– Наверное, она не раз уже пожалела о своём поступке. О том, что тогда сделала.
Настя кивнула, но в глазах её не было ни капли сочувствия.
– Возможно. Но видеть её я всё равно не хочу.
Она вернулась к приготовлению ужина, нарезая овощи с чуть большей силой, чем требовалось. Звуки ножа о доску заполнили паузу, пока дочь обдумывала услышанное.
А где‑то за тысячу километров, в квартире с захламлённым письменным столом и старыми фотографиями на стенах, пожилая женщина сидела у окна. В руках она держала несколько снимков – на них смеялась маленькая девочка, потом подросток, потом уже почти взрослая девушка. Женщина осторожно провела пальцем по лицу на фотографии, потом прижала снимок к груди и тяжело вздохнула.
В голове крутилась одна и та же мысль: “Если бы можно было вернуть всё назад… Если бы можно было сказать другие слова, поступить иначе…”. Но время не повернётся, и те годы, когда она могла быть рядом, безвозвратно ушли. Оставались только фотографии и подарки, которые она отправляла на дни рождения, надеясь, что хоть так донесёт до внучки частичку своей любви…
