– Настя, ты точно в порядке? Такие решения не принимают за неделю.
– Я все обдумала. – Анастасия отодвинула чашку. – Серьезно, Лена. Впервые за много лет я знаю, чего хочу.
– Это не любовь! Просто гормоны!
– Господи, ну спасибо за поддержку.
– Я и поддерживаю тебя. Тем, что говорю правду. Ему двадцать четыре, Насть. Двадцать четыре. Когда ты заканчивала универ, он в первый класс пошел.
Анастасия закатила глаза. Цифры переставали что-либо значить, когда речь шла о настоящих чувствах.
– Я уже все решила, – повторила Анастасия тверже. – Сегодня же поговорю с Виктором.
Лена молча покачала головой и допила свой латте. А Анастасия уже мысленно была в другом месте – там, где пахло кофе и типографской краской, где ее ждал мужчина, от одного взгляда которого у нее подкашивались ноги.
Виктор в тот вечер сидел на краю кровати – их кровати, в их спальне, которую они вместе выбирали двенадцать лет назад, споря о том, нужен ли балдахин. Балдахин так и не купили. Много чего не случилось за эти годы – разговоров, прикосновений, взглядов. Брак давно превратился в соседство двух вежливых людей, делящих квадратные метры и бюджет.
– У меня появился другой.
Четыре слова. Анастасия готовила речь несколько дней, репетировала в душе, записывала в заметках телефона – но вырвалось только это. Четыре слова, и тишина.
Виктор не закричал. Не разбил ничего. Он просто кивнул – медленно, будто подтверждая какую-то давнюю догадку – и начал собирать вещи. Методично. Аккуратно. Складывая рубашки так, как складывал всегда, – воротничок к воротничку. В этой его аккуратности было что-то пугающее.
– Вить…
– Не надо. Я все понял. – Муж даже не обернулся. – Я к родителям.
Дверь закрылась мягко, почти беззвучно – и это было хуже любого скандала. В груди у Анастасии странно дернулось: вина и облегчение, намешанные в пропорции, которую она не могла определить. Квартира вдруг показалась огромной и гулкой, как пустой концертный зал.
Она была свободна…
…Разговор с родителями состоялся через три дня. Те, как и ожидалось, не поддержали Анастасию.
– Ты соображаешь, что творишь? – Мать нависала над ней как коршун. – Двенадцать лет совместной жизни коту под хвост. Ради кого? Ради мальчишки?
– Мам, ему двадцать четыре, он взрослый человек…
– Взрослый! – Отец тяжело опустился на стул, скрипнувший под его весом. – Взрослый – это Виктор. Который терпел и содержал тебя столько лет, а ты ему такое устроила…
– Он меня не содержал. У меня свой бизнес, папа.
– Ты нас позоришь, – добавил отец глухо.
Анастасия поднялась из-за стола. Ноги стали ватными, но она заставила себя говорить спокойно:
– Я думала, вы меня поддержите.
– А мы думали, что вырастили умную дочь, – мать отвернулась к окну. – Ошиблись, видимо.
Она вышла из квартиры, не оглянувшись. В лифте набрала Игорю: «Забери меня». Он приехал через двадцать минут, обнял ее, уткнувшись носом в макушку, и все проблемы остались позади.
Подруги – те, с кем они дружили парами, устраивали совместные шашлыки и новогодние посиделки – исчезли одна за другой. Катя написала:
«Извини, Насть, но я не могу. Витя мне как брат, ты понимаешь».
Оля просто перестала отвечать. Маша прислала длинное сообщение о «предательстве» и «эгоизме», после которого Анастасия минут пять тупо смотрела в экран, не зная, что ответить. А потом удалила переписку – всю, за пять лет – и запретила себе плакать.
За три недели вокруг нее образовалась пустота. Игорь водил ее на встречи к своим приятелям – молодым ребятам, обсуждавшим какие-то стримы, тиктоки и чей-то новый клип. Анастасия сидела среди них, улыбалась, кивала, и ее разъедало острое, почти физическое одиночество. Она не понимала половины шуток, не знала имен, которые они упоминали, и ловила себя на мысли, что единственный человек в этой компании, с кем ей есть о чем поговорить – сам Игорь. Но Игорь был занят своими друзьями, и она снова оставалась одна посреди шумной комнаты.
«Это пройдет, – уговаривала она себя. – Мы построим что-то свое. Новое».
– А давай уедем? – Игорь лежал рядом в ту ночь, перебирая ее волосы. – В другой город. Новая жизнь, никаких бывших мужей, никаких родителей, которые достают. Начнем с чистого листа.
Анастасия приподнялась на локте, всматриваясь в его лицо в полумраке.
– Ты серьезно?
– Абсолютно. У меня в Питере есть контакты, там рынок фотографии живее. А ты откроешь новый салон. Больше, круче.
Слово «салон» кольнуло где-то под ребрами. Ее салон. Восемь лет работы, клиентская база, мастера, которых она обучила с нуля. Бросить все?
Но его глаза светились такой уверенностью, таким азартом – и она кивнула. Да. Начать заново. Доказать всем, что это не блажь, не кризис среднего возраста, а настоящее чувство, ради которого стоит рискнуть.
Салон она продала за три недели – намного дешевле реальной стоимости, потому что покупательница учуяла срочность и выжала максимальную скидку. Анастасия подписала документы трясущейся рукой, получила перевод на карту и поймала себя на странном чувстве: будто отрезала от себя кусок и отдала чужой тетке в бежевом костюме.
– Все, – сказала она Игорю тем вечером. – Мы свободны.
Он поднял ее на руки, закружил по комнате, и Анастасия засмеялась – настоящим, звонким смехом, какого не слышала от себя годами. Деньги от продажи казались огромной суммой, достаточной для любых планов. Сначала они сняли квартиру поближе к центру, с высокими потолками и огромными окнами. Их гнездо. Их дом.
Первые недели жизни в другом городе напоминали медовый месяц. Завтраки в постели, бесконечные разговоры обо всем и ни о чем. Игорь снимал ее – на балконе, на кухне, в ванной с мокрыми волосами – и каждый кадр был признанием в любви.
А потом что-то начало меняться.
Сначала незаметно. Игорь стал задерживаться на съемках все дольше. Возвращался уставший, молча ужинал, утыкался в телефон.
«Много работы, – объяснял он. – Надо пахать, пока есть заказы».
Анастасия кивала, понимала, не хотела быть той самой женщиной, которая ноет и цепляется.
Но когда она пыталась обнять его ночью, Игорь отодвигался. Когда заговаривала о салоне, о планах – отвечал односложно: «Потом», «Разберемся», «Не сейчас». И каждое «не сейчас» царапало изнутри все глубже.
Анастасия начала искать работу – скорее чтобы занять голову, чем от острой нужды. Но реальность оказалась жесткой: в тридцать четыре устроиться куда-то – задачка не из простых.
Деньги между тем таяли. Аренда квартиры сжирала крупную сумму каждый месяц. Игорь зарабатывал нерегулярно, а когда Анастасия осторожно заговаривала о том, чтобы разделить расходы поровну, он раздраженно дергал плечом:
«Я и так вкладываюсь. Ты что, не видишь?»
Она видела. Видела, как Игорь отводит взгляд. Как проверяет телефон, выходя из комнаты. Как уходит вечерами «проветриться» и возвращается за полночь, пахнущий чужими духами. Или ей только казалось?
– Нам надо поговорить, – сказала Анастасия однажды, когда Игорь вернулся в третьем часу ночи.
– О чем?
– О нас. Я не понимаю, что происходит. Ты стал другим. Я тебя почти не вижу, ты не разговариваешь со мной, мы не…
– Ты давишь. – Игорь швырнул куртку на стул. – Я говорил тебе: мне нужно пространство. Все происходит слишком быстро. Ты ждешь от меня чего-то, а я не готов. Я не просил тебя ломать свою жизнь.
Она замерла.
– Не просил?
– Ты сама решила. Я не заставлял тебя разводиться. Не заставлял ничего продавать. Это был твой выбор. И мы сюда переехали, когда ты была уже свободна!
Игорь был прав. Технически – прав. Это был ее выбор. Ее решение. Ее пожар, в который она бросила все, что имела.
С той ночи Анастасия начала сходить с ума. Проверяла его телефон, пока Игорь спал. Пролистывала сообщения, всматривалась в каждый лайк под его фотографиями, находила подписки на моделей и начинающих фотографов женского пола, и каждое имя жгло ее изнутри. Анастасия писала ему по двадцать сообщений в день. Спрашивала, где он, с кем, когда вернется. Устраивала сцены ревности – и ненавидела себя за это, потому что узнавала в себе женщину, которой никогда не хотела становиться.
– Ты больная, – сказал Игорь после очередного скандала. – Тебе нужен психолог, а не отношения.
Возможно, он опять был прав.
Игорь все чаще не ночевал дома. «Съемка за городом». «Остался у друга». «Не жди». А Анастасия ждала – сидела в темноте, смотрела на дверь, и с каждым часом что-то внутри нее засыхало, превращалось в труху.
Когда Игорь все-таки приходил – они молчали. Или орали друг на друга. Золотой середины не осталось. И в его глазах Анастасия видела то, чего боялась больше всего: усталость, раздражение, жалость. Он смотрел на нее как на проблему, от которой не может избавиться.
Сообщение пришло во вторник, ближе к вечеру. Анастасия сидела на кухне, пила уже пятую чашку кофе. И телефон тренькнул.
«Насть, я не могу больше. Прости. Все зашло слишком далеко. Я не хотел разрушать твою жизнь. Я не готов нести за это ответственность. Не ищи меня. Пожалуйста, оставь меня в покое».
Она перечитала три раза. Потом еще раз. И еще.
Телефон выпал из рук, а следом – и она сама сползла с табуретки на холодный пол.
Сутки она провела в опустошенной квартире. Лежала на полу, потом на диване, потом снова на полу – там было холоднее, и холод хоть как-то отвлекал от того, что творилось внутри. Плакала – долго, некрасиво, со всхлипами и соплями. Потом слезы закончились, осталась только сухая, выжженная пустота.
Без мужа. Без бизнеса. Без друзей. Без родителей. Без любовника. Без денег – потому что она посмотрела остаток на карте и обнаружила, что его хватит максимум на два месяца. Тридцать четыре года, и от всей ее жизни осталась съемная квартира с высокими потолками, которую она больше не могла себе позволить.
Через три дня Анастасия все-таки заставила себя позвонить Виктору. Не для того, чтобы просить его вернуться – просто извиниться. Сказать, что понимает, как сильно виновата.
«Абонент недоступен». Заблокировал.
Она написала матери. Длинное сообщение, сбивчивое, честное. О том, что ошиблась. Что ей плохо. Что ей нужна помощь, хотя бы словом.
Ответ пришел через два часа:
«Мы тебя предупреждали. Теперь разбирайся сама с последствиями. Отец просил передать, что пока не готов разговаривать».
Анастасия отложила телефон и засмеялась – тихо, надтреснуто. Вот и все. Полный комплект.
Через неделю она переехала в комнату на окраине города – двенадцать квадратов в коммуналке с общей кухней и вечно занятой ванной. Соседка, грузная тетка лет шестидесяти, смерила ее оценивающим взглядом и хмыкнула: «Молодая еще. Оклемаешься».
Работа нашлась быстро – мастер маникюра в полуподвальном салоне на соседней улице. Обещали платить, но копейки. Но теперь Анастасии было не плевать на гордость.
Вечером Анастасия смотрела на свои руки – руки, которые когда-то строили бизнес, подписывали договоры, листали каталоги итальянской косметики – а теперь целый день пилили чужие ногти за копейки.
Несколько месяцев безумия – и все, что она строила десять лет, исчезло. И виновата в этом была она сама…
