— Ты вообще понимаешь, что ты сейчас несёшь? — голос Алины дрожал, но не от страха, а от злости. — Квартира — это не игрушка. Это моё наследство, и точка.
Антон откинулся на спинку дивана, уткнулся в телефон и сделал вид, что разговор его не касается.
— Ну да, наследство, — протянул он. — Только не делай из этого трагедию. Нам и здесь нормально, в съёмной.
Алина вздохнула и посмотрела на него так, будто впервые видит. Нормально, говорит. Полуразвалившийся диван, обои, которые сами отклеиваются, и соседи за стенкой, у которых караоке до трёх ночи. Для него — нормально. Для неё — предел унижения.
— Ты хотя бы представляешь, где она? В центре, у станции. Там ремонт свежий, мебель оставили. — Она пыталась говорить спокойно, но внутри уже клокотало. — И знаешь, что я слышу от тебя? “Нам нормально”. Серьёзно?
— А что ты хочешь, чтобы я запрыгал? — он усмехнулся. — Тебе повезло, не мне. Что я должен?
— Быть мужиком, хотя бы раз, — выпалила она.
Он опустил глаза. И как назло — в этот момент скрипнула дверь.
Алина выдохнула: только не сейчас.
— Опять без звонка, — пробормотала она.
В комнату вплыла Нина Петровна — в шубе, с накрашенными губами, с тем выражением лица, которое появляется у человека, привыкшего командовать. За ней — Виктор Иванович, тяжело дыша и что-то бурча себе под нос.
— Доброе утро, — бодро сказала свекровь, словно зашла не в чужую квартиру, а в свою дачу. — Ох, духота-то какая! Алина, ты хоть окна открываешь иногда?
— Доброе утро, мам, — натянуто улыбнулся Антон. — Мы тут как раз…
— Завтракаете, ага, — она смерила взглядом стол, где сиротливо стояла миска с овсянкой. — Этим? Ужас. Я бы собаке такое не дала.
Виктор Иванович хмыкнул, опершись на дверной косяк:
— Антоша, я ведь тебе говорил, жену надо выбирать хозяйственную. Не ту, что целыми днями сериалы смотрит.
Алина почувствовала, как в груди всё похолодело.
— Доброе утро, — спокойно произнесла она. — Как видите, живы, здоровы.
— Да уж, — протянула свекровь, сбрасывая шубу и устраиваясь прямо на диване. — Кстати, мы тут с Виктором Ивановичем заехали не просто так.
Алина даже не спрашивала зачем — по глазам всё было ясно.
— Мы тут узнали, — продолжила Нина Петровна, хитро прищурившись, — что тебе, Алиночка, перепала квартирка. В центре, между прочим! И что ты собираешься делать?
Антон притворился, что листает телефон, но пальцы у него подрагивали.
— Мам, давай потом, ладно?
— Потом? — резко повернулась к нему мать. — Нет, сынок, такие вещи потом не решают. Квартира — это серьёзно. Это капитал. А молодёжь сейчас наивная — распродаст, промотает, а потом локти кусает.
— Я не собираюсь ничего продавать, — холодно ответила Алина. — И вообще, квартира моя, по документам.
— Ах, по документам! — фыркнул Виктор Иванович. — Документы — это бумага. Семья — вот что главное. А если ты, девочка, замужем, значит, всё у вас общее.
Алина чуть не рассмеялась.
— Интересно, а где же тогда общее, когда я одна за всё плачу и тащу дом на себе?
Антон неловко кашлянул:
— Алиночка, ну зачем сразу так?
— Потому что я устала, Антон, — ответила она тихо. — Устала быть вечно виноватой.
Свекровь сложила руки на коленях и наклонилась вперёд:
— Алиночка, никто тебя не обвиняет. Просто мы думаем, будет правильно, если квартирой распорядятся старшие. Мы с отцом пожили, знаем, как лучше.
— То есть вы хотите сказать, что квартира должна быть вашей? — уточнила она, чувствуя, как внутри всё закипает.
— Не нашей, а семейной, — подчеркнула Нина Петровна. — Мы с Виктором Ивановичем переедем туда, обустроим всё как надо. А вы с Антоном пока поживёте у нас, пока детишки не появятся.
— Гениально, — усмехнулась Алина. — То есть я отдам вам квартиру, а сама обратно в вашу двухкомнатную с ковром на стене?
Виктор Иванович хмыкнул, свекровь поджала губы.
— Не наглей, — тихо бросил он. — Мы добро тебе хотим.
— Ваше добро мне поперёк горла, — резко ответила она. — Я всю жизнь живу по вашим “добрым” советам. Хватит.
Наступила тишина.
Антон смотрел в пол, будто надеялся провалиться сквозь него.
— Антон, — обратилась к нему Алина, — ты хоть что-то скажешь?
Он пожал плечами.
— Может, мам права. Квартира большая, родителям в центре удобнее.
— Вот как, — прошептала она. — Значит, ты на их стороне.
Нина Петровна победно усмехнулась:
— Конечно, на нашей. Он сын. Родной. А ты…
— А я? — Алина подняла взгляд. — Случайный человек, да? Пока у меня не появилось наследство, я для вас никто.
Свёкор усмехнулся:
— Ну хоть в чём-то ты права.
Алина встала.
— Всё. Разговор окончен. Квартира — моя. И ни один из вас туда не въедет.
Нина Петровна медленно поднялась, шурша шубой.
— Ах вот как? Значит, войну объявила? Ну что ж, посмотрим, кто кого.
Дверь хлопнула так, что посуда в шкафу дрогнула.
Антон стоял, потупив взгляд.
— Ты перегнула. Можно было мягче.
— С твоими родителями мягче не бывает, — устало ответила она. — Мягкость для них — это слабость.
Он хотел что-то сказать, но передумал.
Алина отвернулась к окну. За стеклом ноябрь — серый, сырый, с ранней темнотой. Снег ещё не лёг, но уже пахло зимой.
Она смотрела на мокрый асфальт и думала: может, это знак? Может, пора перестать спасать этот брак, который живёт только на привычке?
В понедельник Алина стояла перед зеркалом. Волосы плохо слушались, руки дрожали. Она не спала почти всю ночь.
Сегодня у нотариуса она должна подписать документы и официально стать владелицей квартиры.
Антон валялся на диване.
— Ты едешь со мной? — спросила она.
— А зачем? — зевнул он. — Это ж твоя история.
— Ну да, — усмехнулась она. — А когда появится ключ, это станет “нашей” историей, да?
Он не ответил. Только тихо буркнул:
— Опять начинаешь…
В нотариальной конторе пахло кофе и пылью. Люди приходили, уходили, все с одинаковым выражением усталости.
Алина нервно теребила ремешок сумки. И тут — как по сценарию — дверь открылась, и в кабинет вошли они.
Нина Петровна — в меховом берете, с видом победительницы. Виктор Иванович — хмурый, но решительный.
А за ними Антон, опустив глаза.
— Мы вот решили приехать, поддержать, — объявила свекровь, словно говорила о благотворительном концерте. — Мало ли, вдруг пригодимся.
— Я вас не звала, — спокойно сказала Алина.
— Да брось, — отмахнулась та. — Ты ещё молодая, можешь что-то не понять. Мы присмотрим, чтобы всё было честно.
— У нотариуса всё и так честно, — заметила Алина. — В отличие от некоторых.
Свекровь сделала вид, что не расслышала.
Когда их пригласили в кабинет, Алина почувствовала, как колени предательски дрожат.
Нотариус — пожилой мужчина с очками на кончике носа — спокойно зачитывал документы.
— Завещание действительно оформлено в вашу пользу, — произнёс он. — Квартира по адресу… полностью переходит вам, без обременений.
С каждым словом Алина чувствовала, как тяжесть уходит. Она подписала бумаги, получила ключ — и впервые за долгое время выдохнула.
Но радость длилась ровно три секунды.
— Ну что ж, — тут же произнесла Нина Петровна, скрестив руки. — Поздравляю. Теперь надо решить, как будем жить.
— “Будем”? — переспросила Алина.
— Конечно, — вмешался свёкор. — Мы с матерью уже подумали: вы с Антоном туда переедете, а мы — к вам. Так логично.
Алина чуть не рассмеялась.
— Вы серьёзно?
— Абсолютно, — уверенно ответила свекровь. — Там места всем хватит. Я уже прикинула, где наш шкаф встанет.
Алина повернулась к мужу:
— Антон?
Он замялся, потом тихо сказал:
— Ну, может, и правда будет удобнее. Всем вместе.
— Замечательно, — произнесла Алина. — Тогда я подумаю, куда поставить кровать, когда вся ваша родня сюда переедет. Может, в ванну?
Нотариус неловко кашлянул. Атмосфера стала ледяной.
Когда они вышли на улицу, ноябрьский ветер ударил в лицо.
Алина шла быстро, не оглядываясь.
Антон бежал следом:
— Ты обиделась, да?
— Нет, Антон. Я просто прозрела.
Он остановился.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Что, похоже, мы живём в разных семьях.
Она пошла вперёд, чувствуя, как под ногами хрустит первый ледок.
Сзади слышался голос свекрови, которая что-то втолковывала Антону — как ему “правильно поступить”.
Ключ повернулся в замке туго, с хрустом, будто сопротивлялся — как будто сама квартира не хотела, чтобы сюда входили посторонние.
Алина стояла в дверях, глядя на просторную комнату: свежие обои, широкие окна, запах нового пола. Пусто. Тихо.
Вот она — та самая квартира, из-за которой весь дом уже неделю гудит, как улей.
Она поставила сумку, сняла пальто, прошла по комнатам. Солнце пробивалось сквозь ноябрьскую дымку, ложилось на стены полосами.
Всё будто дышало: “Наконец-то.”
Но радость снова царапнула тревогой.
Слишком тихо, — подумала она. — Перед бурей всегда тихо.
Вечером пришёл Антон.
Без звонка, с пакетом пива, будто возвращался не домой, а к друзьям на посиделки.
— Ну вот, — сказал он, осматриваясь, — ничего так. Просторно.
— Да, — коротко ответила она, не поворачиваясь. — Только не надо тут сразу устраивать “всё общее”. Эта квартира — моя.
— Да понял я, понял, — буркнул он, ставя пакет на подоконник. — Можно хоть пожить спокойно, без ссор?
— Можно, — сказала она. — Только без твоих родителей.
Он хмыкнул:
— Опять ты за своё. Мамка просто хотела помочь.
— Мамка хотела рулить. Между “помочь” и “управлять” — пропасть.
Он сел, закурил у окна, выдохнул дым и тихо сказал:
— Ты стала жёсткая. Раньше другой была.
— Раньше я терпела, — ответила она. — А теперь нет.
Он молчал. Только слышно было, как щёлкнула зажигалка и потянуло табаком.
Через неделю Алина возвращалась с работы — сумерки, морось, руки замёрзли, пальцы не слушались.
Открыла дверь — и замерла.
В прихожей — чужие сумки, коробки, стук посуды.
Из кухни доносился голос свекрови:
— Виктор Иванович, ставь кастрюлю туда, на полку! Нет, не туда!
Алина шагнула в коридор и не поверила глазам.
Нина Петровна стояла у плиты, в фартуке, как хозяйка. На столе — продукты, банки, полотенце.
Виктор Иванович возился с телевизором в гостиной.
— Вы что здесь делаете? — спросила Алина, чувствуя, как кровь приливает к лицу.
Свекровь обернулась с улыбкой:
— Мы переехали. Неужели не радa?
— Переехали? — слова застряли в горле. — Кто вас вообще пустил?!
— Антоша, конечно, — спокойно ответила та. — Он же наш сын. А квартира, как-никак, семейная.
Алина отступила на шаг.
— Семейная? Вы вообще слушали нотариуса? Квартира оформлена на меня. Это моя собственность.
— Не горячись, — вмешался Виктор Иванович, не отрываясь от розетки. — Закон законом, но мы же не чужие. Тебе одной тут всё равно скучно будет.
Алина повернулась к Антону, который как раз выходил из спальни.
— Ты что натворил?
Он развёл руками, как мальчишка, пойманный на вранье:
— Мам с папой попросили пожить немного. Пока их дом ремонтируют.
— Какой ремонт? — она почти закричала. — Они вообще живут в панельке, которую никто не собирался чинить!
Нина Петровна обиделась:
— Алиночка, не надо так. Мы всё обсудили с Антошей. Здесь всем места хватит. Мы тихие, спокойные. Поможем, подскажем.
— Подскажете? — сжала кулаки Алина. — Вы уже подсказали — как из моей квартиры сделать вашу.
Антон тяжело вздохнул:
— Ну не начинай. Я устал. Всё равно вместе жить проще. Мамина еда, папа починит всё, что сломается…
— А ты? — перебила она. — Что ты починишь, Антон? Хотя бы нас?
Он отвернулся.
Свекровь, как будто не замечая накала, села за стол:
— Кстати, я тут в магазине нашла отличные гардины. Завтра повешу. Белые, с цветочками. Так уютнее.
Алина уставилась на неё, потом на мужа.
— Вы все с ума сошли, — сказала она тихо. — Это мой дом. Мой.
Виктор Иванович поднял голову:
— Девка, не перегибай. Уважай старших.
— Старших? — горько усмехнулась она. — Вы старше — и что, это даёт вам право вламываться ко мне без спроса?
Антон шагнул вперёд, будто собирался разнять:
— Алиночка, ну не накручивай себя. Привыкнешь.
— Нет, Антон, — прошептала она. — Я как раз только начинаю отвыкать.
Следующие дни были как дурной сон.
Нина Петровна вставала в шесть утра, гремела кастрюлями, командовала всем подряд.
Виктор Иванович занимал ванну на час, потом возмущался, что «вода слабая».
Антон словно растворился: уходил на работу рано, возвращался поздно, избегал разговоров.
Алина пыталась держаться. Работала, уходила подольше, возвращалась, когда все уже ели или спали. Но однажды вечером терпение лопнуло.
Она зашла — а свекровь перекладывает её одежду из шкафа в коробки.
— Что это? — спросила Алина.
— Да место освобождаю. Мы с Виктором Ивановичем решили в этой комнате спать. Твоя маленькая комната тебе подойдёт больше.
Алина молча подошла, схватила коробку и высыпала вещи обратно.
— Нет. Это не обсуждается.
— Девочка, ты не права, — голос Нины Петровны стал вязким, как мёд. — Мы семья. А ты сейчас ведёшь себя как чужая.
— А вы и есть чужие, — произнесла она ровно. — И, если не уберётесь отсюда завтра, я вызову полицию.
Свекровь вспыхнула:
— Ах так? Значит, полицию на свекровь? Да тебя потом сам Антон выгонит!
— Пусть попробует, — ответила Алина, и впервые за долгое время ей стало не страшно.
Антон вернулся ближе к полуночи.
— Мам плачет, — сказал он с порога. — Что ты опять устроила?
— Я? — рассмеялась она горько. — Они переехали без спроса, а я виновата.
— Ты доводишь людей, — устало произнёс он. — Ты могла бы быть мягче.
— Мягче? — она шагнула ближе. — Я живу с твоими родителями в своей квартире. Мягче — это как? На коленях их встречать?
Он посмотрел на неё долгим, пустым взглядом.
— Я не узнаю тебя.
— Потому что раньше я молчала, — сказала она тихо. — А теперь говорю.
Он отвернулся к окну.
— Если тебе так тяжело, давай снимем что-нибудь и съедем.
— Нет, Антон. — Она качнула головой. — Съезжать будут они.
Утром всё было решено.
Алина встала раньше всех, заварила крепкий кофе и села за стол с документами. Когда Нина Петровна вышла из спальни, на столе уже лежала папка.
— Это что? — насторожилась она.
— Уведомление. Если через два дня вы не освободите квартиру, я подаю заявление.
— Ты шутишь?
— Совсем нет.
Свекровь хотела закричать, но в дверях появился Виктор Иванович, нахмурился, посмотрел на Алину и сказал глухо:
— Пошли, мать.
— Что? — удивилась она.
— Пошли, я сказал. — Он взял её под локоть. — Мы и правда перегнули.
Она дёрнулась, но подчинилась.
Перед уходом только бросила через плечо:
— Ты ещё пожалеешь. Без семьи жить тяжело.
— Без вашей — легко, — ответила Алина.
Антон собрался вечером.
Сидел на диване, комкал в руках куртку.
— Так вот всё? — спросил он. — Ты выгнала родителей, теперь меня?
— Я никого не гнала. Просто поставила границы. Ты сам выбираешь, где быть.
Он помолчал.
— Знаешь, я не могу между вами. Я не привык к этому.
— К чему? К тому, что кто-то наконец сказал твоей матери “нет”?
Он вздохнул:
— Я ухожу.
— Уходи, — сказала она спокойно. — Но не возвращайся, если вдруг передумаешь.
Он надел куртку, застегнул молнию и, не глядя на неё, вышел.
Дверь захлопнулась.
И впервые за все эти месяцы Алина почувствовала не пустоту — а тишину. Настоящую. Чистую.
На следующий день она стояла у окна с кружкой кофе.
Ноябрь лениво тянулся за окном: дождь, холодный свет, мокрый асфальт.
Город жил своей жизнью, и впервые Алина чувствовала — у неё есть право жить своей.
Она включила музыку, убрала коробки, переставила мебель, разложила свои книги.
Всё просто, всё по-своему. Без чужих советов, без чужих рук.
Вечером позвонил Антон.
— Я хотел заехать. Забрать пару вещей.
— Заходи, — сказала она спокойно.
Он пришёл через час — усталый, с красными глазами. Постоял в коридоре, осмотрелся.
— Пусто как-то, — сказал.
— Зато спокойно, — ответила она.
— Слушай, может, начнём всё заново? Без них, без ссор?
Алина посмотрела на него и вдруг поняла: поздно.
Не потому что не любит. Потому что всё, что между ними было, сгорело — не оставив даже углей.
— Нет, Антон. Ты слишком привык, что за тебя решают. А я больше не хочу быть частью этой схемы.
Он кивнул, опустил голову.
— Ну, раз так… удачи тебе.
— И тебе, — тихо ответила она.
Когда за ним закрылась дверь, Алина прислонилась к стене и закрыла глаза.
Слёзы сами потекли — не от боли, от облегчения.
Все эти годы она боялась остаться одна. А оказалось, что одиночество — это не страшно.
Страшно — жить среди людей, которые тебя не уважают.
Она вытерла глаза, подошла к окну. На улице уже темнело, фонари отражались в мокром асфальте.
Жизнь шла. И теперь в ней наконец было место для неё самой.
Позже, поздним вечером, она включила свет во всех комнатах и прошлась босиком по полу.
Каждая комната отдавала эхом — новым, живым.
Она остановилась в гостиной, посмотрела на ключ, лежащий на столе.
— По закону — моя, — произнесла вслух. — А по совести — заслуженная.
И впервые за долгое время улыбнулась.
