— Раз мы муж и жена, всё должно быть пополам! — кричал Артём так, будто я не ключи от квартиры в сумке держала, а нож у горла его священной справедливости. — Ты слышишь? Пополам!
Я слышала.
Я просто не верила, что он это говорит в моей прихожей, возле моей двери, на коврике, который мне подарила бабушка, когда я впервые въехала в эту квартиру одна.
А рядом стояла его мама. Нина Сергеевна. В пальто цвета «я всегда права», с двумя чемоданами и пакетом из “Пятёрочки”, где торчали какие-то банки, как доказательства.
— Машенька, — сказала она самым ласковым голосом, каким обычно зовут кота, прежде чем прогнать его с дивана. — Ну что ты как чужая… Я же ненадолго. Пока не решу вопросики.
«Ненадолго» — это слово у Нины Сергеевны означало ровно одно: навсегда, только без даты.
Я стояла с ключами в руке и чувствовала, как внутри поднимается странная тишина. Не истерика. Не слёзы. А именно тишина, в которой всё становится очень ясно.
— Нина Сергеевна, — сказала я ровно. — Вы жить у меня не будете.
Она моргнула. Сначала даже не поняла, что услышала.
Артём сделал шаг ко мне.
— Ты что, совсем? Это моя мать!
— А это моя квартира, — сказала я. — И давайте без театра. Мы об этом не договаривались.
— О чём тут договариваться?! — Артём всплеснул руками. — Мы семья! А семья — это когда всё общее!
Он говорил громко, чтобы победить. У него всегда так: если аргументов мало — добавь децибел.
Нина Сергеевна тихо вздохнула и качнула головой, будто ей досталась неблагодарная невестка из дешёвой партии.
— Я так и знала… — сказала она. — Вот говорят: хорошая девочка, воспитанная… А на деле — жадность. Всё себе, всё себе…
Я посмотрела на чемоданы. На её уверенность. На Артёма, который уже держал себя так, будто ключи от моей квартиры лежат у него в кармане.
И вспомнила, как всё начиналось.
Эта квартира была у меня до Артёма.
Не потому что я «богатая», а потому что бабушка — единственный человек в моей жизни, который не говорил: «Потерпи». Она говорила: «Живи».
Она оставила мне эту двушку на окраине — не дворец, но мой. Её старенький шкаф, её сервант, её ваза с отколотым краем — всё это было про дом. Про корни. Про то, что у человека должно быть место, где он не оправдывается.
Когда мы поженились, Артём первое время говорил правильно:
— Маш, это твоё. Я понимаю.
А потом, незаметно, очень аккуратно, он начал говорить «наше». Не «наша семья», а именно: «наша квартира».
— В нашей квартире нужно переклеить обои.
— В нашей квартире надо поменять кран.
— В нашей квартире тесно без гардеробной.
Я сначала не напрягалась. Подумала: ну приятно же, человек прижился, чувствует себя дома.
Пока однажды Нина Сергеевна не сказала за чаем:
— Хорошо вы устроились, Машенька. Квартира готовая, мужик — при деле. Умница. Всё правильно сделала.
Я тогда улыбнулась, но внутри что-то неприятно кольнуло. Как будто меня похвалили не за любовь, а за удачную сделку.
— Ты сейчас устраиваешь цирк, — сказала я Артёму тихо. — Успокойся.
— Цирк? — взвился он. — Цирк — это когда ты отказываешь моей матери! У неё проблемы! Ей нужно где-то жить!
— Какие проблемы? — спросила я. — Конкретно. Что случилось?
Нина Сергеевна тут же взяла инициативу. Она умела говорить так, чтобы в конце собеседник чувствовал себя виноватым уже за то, что родился.
— Да всё нормально, Машенька, — сказала она. — Просто… обстоятельства. Соседка там, знаешь, вредная. И ремонт… и вообще… Мне одной тяжело.
— У вас трёхкомнатная на Сходненской, — сказала я. — Вам тяжело — почему?
Нина Сергеевна поджала губы.
— Мне неудобно там. Мне к сыну ближе надо. Я мать. Я имею право быть рядом.
Артём подхватил:
— Вот! Мы семья! Мы обязаны помогать!
Я смотрела на них и понимала: они пришли не просить. Они пришли заселяться. Просьба — это когда у человека есть шанс услышать «нет». А тут «нет» в их голове не предусмотрено.
— Артём, — сказала я. — Я не против помогать. Я против того, чтобы в мою квартиру въезжали с чемоданами, как в гостиницу.
— В твою?! — Артём почти задохнулся. — А я кто? Сожитель? Мы расписаны! Ты забыла?! Раз мы муж и жена, всё должно быть пополам!
Вот он сказал это — и я вдруг ясно увидела: он не про маму. Он про власть. Про то, что моё должно стать его. Просто потому что штамп.
Я медленно положила ключи на полку. Очень медленно. Чтобы не сорваться.
— Хорошо, — сказала я. — Давай про «пополам».
Он победно вскинул подбородок. Нина Сергеевна даже улыбнулась: видимо, решила, что сейчас я «включу разум» и уступлю.
— Пополам — это прекрасно, — продолжила я. — Тогда и обязанности пополам. И расходы. И участие. И справедливость — не на словах.
Артём нахмурился.
— К чему ты?
— К тому, — сказала я, — что за два года брака ты оплатил половину коммуналки… три раза. Два раза «забыл», один раз «не успел». Ремонт в ванной делала я из своих накоплений. Холодильник, когда сломался, покупала я. А ты покупал “пополам” — пиво и новый спиннинг.
Нина Сергеевна резко вмешалась:
— Да что ты считаешь копейки! Мужик в дом пришёл — радоваться надо!
— Я и радовалась, — сказала я. — Пока не поняла, что «мужик в дом пришёл» — это для вас как «в дом пришёл хозяин».
Артём шагнул ближе.
— Ты сейчас унижаешь меня при матери!
— Нет, Артём, — ответила я спокойно. — Это ты унижаешь меня, когда пытаешься решить за меня, кто будет жить в моей квартире.
Нина Сергеевна вздохнула театрально и вдруг сказала совсем другим, холодным голосом:
— Миша… ой, Артём… — она как будто оговорилась, но быстро выровнялась. — Сынок, я же говорила. Она не семья. Она… собственница.
Я посмотрела на Артёма:
— Ты ей сказал, что она может приезжать с чемоданами?
Артём молчал.
Молчание у мужчин бывает разное. Бывает «думаю». Бывает «не знаю». А бывает — поймали.
— Ты уже пообещал, — сказала я.
— Маша, ну… — он развёл руками. — Она же моя мать. Я не мог сказать “нет”. Ты бы сказала. Ты же сильная.
Вот это «ты же сильная» — любимая мужская фраза, когда нужно переложить на женщину ответственность за чужую наглость.
— То есть ты не мог сказать “нет” маме, — уточнила я, — но можешь орать на жену в её квартире?
Он сжал челюсть.
— Я ору, потому что ты не понимаешь! Это жизнь! Она одна!
— Она не одна, — сказала я. — Она с чемоданами.
Нина Сергеевна вспыхнула:
— Ах так? Тогда скажи честно: ты хочешь, чтобы мать твоего мужа жила в чужих людях?!
— Я хочу, чтобы мать моего мужа жила у себя, — ответила я.
Она прищурилась:
— У меня ремонт…
— Какой ремонт? — спросила я. — Вы там жить не можете?
Нина Сергеевна замялась на долю секунды.
И вот эта доля секунды мне не понравилась.
— Артём, — сказала я. — А почему она реально не может жить в своей квартире?
Он отвёл взгляд.
— Маша, не начинай…
— Начинаю, — сказала я. — Я хочу знать.
Нина Сергеевна сделала шаг вперёд.
— Это не твоё дело.
— Это моё дело, — сказала я тихо. — Потому что вы стоите в моей прихожей и пытаетесь устроиться в моей жизни.
И тут у Артёма дрогнул голос.
— Она сдала квартиру, — выпалил он. — Понимаешь? Сдала. Ей нужны деньги. Ей… выгодно.
Нина Сергеевна резко повернулась к нему:
— Артём!
— А что?! — он уже сам заводился. — Она всё равно узнает!
Я на секунду даже не смогла вдохнуть.
— То есть… — сказала я медленно. — Вы хотите жить у меня, а свою квартиру сдавать и получать деньги?
Нина Сергеевна подняла подбородок.
— А что такого? Я пенсию получаю маленькую. Я должна на что-то жить.
— А я должна на что-то жить в собственной квартире, — сказала я.
Артём тут же пошёл в наступление:
— Вот! Вечно ты про “свою”! Ты как будто не замужем! Мы семья!
— Семья — это когда уважают границы, — ответила я. — А у вас это называется “давай-ка подвинься”.
Нина Сергеевна вдруг улыбнулась. Не ласково — победно.
— Машенька, — сказала она, — а ты знаешь, что Артём уже прописан у тебя?
— Конечно, — сказала я. — Он мой муж.
— Вот, — сказала она почти шёпотом, но так, чтобы я услышала каждую букву. — А я… тоже могу. Сын меня пропишет.
Артём замер.
Я посмотрела на него. Он не смотрел на меня.
— Ты… что сделал? — спросила я.
— Ничего! — быстро сказал он. — Маша, ты опять…
— Артём, — я почувствовала, как голос становится ледяным. — Ты подавал заявление на регистрацию матери здесь?
Он молчал.
Поймали. Второй раз.
Нина Сергеевна вздохнула:
— Ну подумаешь… заявление. Не убьют же тебя.
И вот тут, знаете, я впервые за весь вечер почувствовала, что у меня внутри появляется не страх — а стержень.
— Убьют, — сказала я. — Только не меня. Моё чувство дома убьют.
Я открыла дверь.
— Нина Сергеевна, — произнесла я максимально спокойно. — Забирайте чемоданы и уходите.
Она остолбенела.
— Ты меня выгоняешь?!
— Я не впускаю, — поправила я. — Выгоняют тех, кто уже вошёл.
Артём взорвался:
— Ты что творишь?! Ты позоришь нас!
— Я позорю? — усмехнулась я. — Ты пришёл с мамой и чемоданами в мою квартиру без разговора и с заявлениями — и это я позорю?
Нина Сергеевна схватила чемодан с таким видом, будто я ударила её по лицу.
— Ладно, — сказала она зло. — Я всё поняла. Артём, пошли. Пусть живёт одна со своими стенами. Посмотрим, как она запоёт.
Артём стоял между нами, как подросток на родительском разводе. Только ему уже под сорок, а ответственности — как у школьника.
— Маш… — сказал он тихо. — Ты перегибаешь.
— Нет, — ответила я. — Я впервые не прогибаюсь.
Он посмотрел на меня, будто увидел впервые.
— Ты реально думаешь, что квартира важнее семьи?
Я молчала секунду.
— Я думаю, что семья, которая приходит ко мне с чемоданами и угрозами прописки, — это не семья. Это захват территории.
Он побледнел.
— Ты сейчас всё разрушишь.
— Нет, Артём, — сказала я. — Разрушили вы. Просто до сегодняшнего вечера я делала вид, что не вижу трещин.
Они ушли. С чемоданами. С гордостью. Со злостью.
Дверь закрылась — и в квартире стало очень тихо. Но не пусто. Не страшно.
Тихо — как бывает после грозы. Когда всё мокро, но воздух чистый.
Я прошла на кухню, села и только тогда поняла, как дрожат руки.
Телефон завибрировал через десять минут.
Сообщение от Артёма:
«Если ты не впустишь маму — значит ты против меня. Думай.»
Я смотрела на эти слова и вдруг поняла: он даже сейчас видит мир как ультиматум. Или мама, или жена. Или «пополам», или «ты против». Как будто любовь — это договор аренды.
Я ответила не сразу.
Я долго сидела, смотрела в окно на тёмный двор, где кто-то выгуливал собаку, и думала: сколько женщин в этот момент в своих квартирах слышат «пополам», когда речь идёт не о любви, а о квадратных метрах.
А потом написала:
«Я подумала. Я за уважение. Если ты вернёшься — мы будем жить как взрослые. Если нет — живи “пополам” с мамой.»
И выключила телефон.
Потому что самое страшное в таких историях — не свекровь с чемоданами.
Самое страшное — когда рядом с тобой мужчина, который считает твой дом “общим” не потому, что любит, а потому что так выгодно.
И вот теперь вопрос, который у меня остался, как заноза:
если муж своей первой “пополам” делит мать и её удобство — есть ли смысл ждать, что однажды он начнёт делить “пополам” любовь и ответственность?
