Дождь стучал по подоконнику их съемной «двушки». Антон смотрел, как капли рисуют на стекле причудливые узоры. На кухне звенела посуда – Катя мыла чашки после ужина.
– Чай? – спросила она.
– Давай.
Он слышал, как она двигается по квартире, знал каждый ее шаг. Они вместе уже девять лет. Почти треть жизни. Они познакомились на втором курсе журфака, в общаге.
Тогда все было просто: лекции, ночные разговоры, первая романтика без лишних слов. Они съехались рано, слишком рано, как потом понял Антон. Не было ни ухаживаний, ни предложения – просто однажды его вещи перестали возвращаться в общагу.
Катя поставила перед ним чашку с мятным чаем и села рядом:
– Мама звонила. Спрашивала, как твой проект.
– Что ты ответила?
– Что ты, как всегда, перфекционист. И что пока все идет медленно.
Антон улыбнулся. Ее мама, Ирина Петровна, всегда относилась к нему с теплотой. Ни разу не спросила про свадьбу, не намекала про внуков. Удивительная женщина. Даже друзья не могут удержаться от вопроса «почему вы не женитесь». Сегодня вот однокурсника встретил, и тот туда же…
– Знаешь, – вдруг сказал Антон, – я сегодня вспоминал Алана Рикмана.
Катя усмехнулась.
– Опять? Твой эталон.
– Нет. Просто… это отличный пример того, что можно прожить с любимым человеком 47 лет без всяких штампов, а можно устроить пышную свадьбу и через год развестись.
– Конечно, штамп ничего не гарантирует. Статистика на твоей стороне.
– Вот именно.
Катя отпила чай, смотрела в окно.
– У Лены из отдела развод, – сказала она негромко. – Третий брак. Говорит, каждый раз верила, что теперь-то навсегда.
– А мы с тобой даже не начинали, – Антон улыбнулся. – И все равно вместе.
– Да. Все равно вместе.
Он знал, что Катя иногда думает о детях. Не говорит прямо, но он замечал, как она задерживается у витрин с детской одеждой, как улыбается, глядя на малышей в парке. И ему тоже иногда хотелось – не сейчас, не в этой съемной квартире, не с его нестабильными заказами дизайнера-фрилансера. Но когда-нибудь. Может быть.
– Я боюсь повторить своих родителей, – сказал он вдруг. – Ты ведь знаешь: они всю жизнь создавали видимость семьи. Для соседей, для родственников. Для меня. А на самом деле даже разговаривать друг с другом не хотели.
Катя положила руку на его ладонь:
– Ты не твой отец. А я не моя мать, хотя она, кстати, молодец. Мы – это мы.
– Но если мы поженимся… – он замолчал.
– Если мы поженимся, ничего не изменится, Антон. Разве что у меня будет другая фамилия в паспорте. А так… мы все так же будем ссориться из-за немытой посуды, смеяться над глупыми сериалами, ты будешь засыпать над ноутбуком, а я буду накрывать тебя пледом.
Он посмотрел на нее. На морщинки у глаз, которые появились за эти девять лет. На знакомые родинки на шее. На руки, которые он знал лучше своих.
– А дети? – спросил он тихо.
Катя вздохнула.
– Дети… Я не знаю. Хочу ли я их прямо сейчас? Нет. Боюсь ли я, что не успею? Иногда. Но если и захочу – то только с тобой. И только если ты тоже захочешь. Без ультиматумов, Антон.
Она встала, взяла чашки.
– Знаешь, что мне сегодня сказала Лена на работе? Что она мне завидует. Потому что мы с тобой – настоящие. Без масок, без игр. Пусть даже без штампа.
Они помолчали, слушая дождь.
Неделю спустя Катя встретилась с младшей сестрой Аней в кафе. Аня два года назад вышла замуж и сейчас на шестом месяце.
– Ну как ты? – спросила Аня, с удовольствием откусывая кусок чизкейка. – Ой, прости, ем как не в себя. Этот малыш меня полностью контролирует.
– Все как всегда, – улыбнулась Катя. – Работа, дом, Антон.
Аня положила ложку, посмотрела на сестру внимательно.
– Кать… Я не лезу, ладно? Просто мне интересно. Вы уже… определились? Все-таки почти десять лет. Я вот с Сережей через полтора года расписались, и то все твердили, что тянем.
– У нас все иначе, Ань. Мы не тянем. Мы просто живем.
– Но ты же хочешь семью? Детей? – Аня положила руку на свой живот. – Я вот раньше думала, что не готова. А как увидела две полоски – такой прилив любви, такое счастье… Ты не бойся. Материнский инстинкт проснется, как только ребенок станет реальностью.
– Я не боюсь детей, – мягко сказала Катя. – И замужества не боюсь. Но я боюсь делать это потому, что «пора». Или потому, что все так делают. У нас с Антоном своя история. Она может быть не похожа на твою, но она наша. И она… настоящая.
– А если он так никогда и не будет готов? – тихо спросила Аня. – Прости, я просто переживаю за тебя.
Катя потянулась через стол и сжала ее руку.
– Знаешь что самое страшное? Это не то, что он не готов. Самое страшное было бы, если бы он сделал это для галочки. Потому что «надо». Я бы это почувствовала. А так… Я с ним счастлива каждый день. Даже когда ругаемся. Разве этого мало?
Аня вздохнула, капля слезы блеснула у нее на реснице.
– Прости. Это, наверное, гормоны. Мне просто хочется, чтобы у тебя было все самое лучшее.
– У меня и так есть, – улыбнулась Катя. – И чизкейк, и сестра. И Антон дома ждет.
А через несколько дней похожий разговор случился у Антона с отцом. Владимир Сергеевич приехал неожиданно. Они редко виделись, общение сводилось к коротким звонкам по праздникам. Отец зашел, оглядел скромную квартиру, сел на предложенный стул.
– Как дела, сынок? Мать передавала привет.
– Все нормально, работаю.
– А Катя где?
– На работе. Закончит к семи.
Наступила неловкая пауза. Отец крутил в руках ключи от своей старой «Лады».
– Слушай, Антон… Я, может, не в свое дело, но мать переживает. Ну и я… Мы видели в сети, у Кати сестра беременная. Красивые фотографии.
Антон почувствовал, как у него сжалось в груди.
– Пап, если про свадьбу и детей…
– Да нет, что ты, – отец махнул рукой, но было видно, что именно об этом. – Просто… я вот смотрю на вас. Девять лет. Это серьезно. По любому серьезно. И я… – он запнулся, подбирал слова. – хочу сказать, что ты молодец. Что не повторяешь наших ошибок.
Антон удивленно поднял глаза.
– Мы с твоей матерью поженились, потому что ты уже был на подходе. И потом всю жизнь друг другу это припоминали. «Из-за тебя я не поехала учиться», «из-за тебя карьера не сложилась». Глупость, конечно. Виноваты сами. Но штамп в паспорте не склеивает то, что треснуло. Он, наоборот, иногда не дает разойтись по-хорошему, пока не возненавидели друг друга окончательно.
Отец наконец посмотрел на сына. В его глазах была непривычная усталая откровенность:
– Я не к тому, что брак – это плохо. Я к тому, что ты, видимо, чувствуешь ответственность. Большую. И это… правильно. Лучше быть честным, чем играть в идеальную картинку. Ты с Катей разговариваешь об этом?
– Постоянно, – выдохнул Антон.
– Ну и хорошо. Главное – чтобы вы были на одной волне. А остальное… Все приложится. Или не приложится. Но это будет ваше решение, а не потому что «родители заждались».
Они еще поговорили о делах, отец отказался остаться на ужин, сославшись на дела. Провожая его, Антон спросил:
– Пап, а ты… сожалеешь?
Владимир Сергеевич натянул пальто, задумался.
– О том, что женился на твоей матери? Нет. О том, как мы все испортили потом – да, каждый день. Береги то, что у тебя есть, сынок. Штамп – не броня.
Вечером Антон рассказал Кате о визите отца. Она слушала, обняв подушки, а потом сказала:
– Знаешь, Аня тоже приходила. С вопросами.
– И что?
– И я сказала, что счастлива. Так, как есть.
Он обнял ее, притянул к себе. За окном снова начинался дождь.
– Нет, кое-чего мне все-таки не хватает, – прошептала она в его грудь.
– Чего? – спросил он, и сердце на мгновение замерло.
– Чтобы ты перестал иногда по ночам ворчать, когда проигрываешь в онлайн-шахматы.
Антон рассмеялся, Катя подняла голову и поцеловала его. И Антон понял, что их поезд не стоит на месте. Он медленно, но верно движется по маршруту, который они прокладывают сами. День за днем. Разговор за разговором. А станция под названием «Навсегда», возможно, – это не точка на карте, а сам путь. Их путь.
За девять лет они прошли через его депрессии после неудачных проектов, через ее ночные смены, через три переезда, через болезнь ее матери. Прошли, не сломавшись.
– Катя, – сказал он.
– М-м?
– Спасибо. Что ты есть.
Она обернулась, улыбнулась той улыбкой, которую он любил больше всего на свете – немного усталой, но теплой:
– Я тоже тебя люблю.
Антон подошел к окну, посмотрел на редкие огни. Он не знал, что будет через год, через пять, через десять. Не знал, придут ли они когда-нибудь к той самой «станции», которую ждут от них другие. Знал только, что завтра утром проснется рядом с Катей.
