– Я бы женился и на тебе, – сказал как-то раз Антон, глядя на Ольгу через стол. – Но ты же не хочешь больше детей. А я не пойду в загс при таком раскладе.
– Антон, у нас и так все хорошо, – Ольга вздохнула. – Зачем нам штамп в паспорте? Мы и так семья.
«Семья», – мысленно усмехнулся Антон. Нет. Семья – это когда общий ребенок, общая кровь и юридические гарантии, которые не позволят однажды выставить мужа за порог его же дома. Одного раза ему хватило. Что же касается Ольги, то ее можно понять. Ей тридцать шесть, есть сын-подросток, от которого отказался отец. Они живут в доме Антона уже почти пять лет, отлично ладят, но родить ему дочь Оля категорически отказывается.
А значит, эти отношения закончатся как только он встретит женщину, согласную стать матерью его ребенка.
Ольге придется уйти.
***
Антон не был ярым женоненавистником или противником брака как института. Просто опыт научил его предельной осторожности. Каждой своей женщине он доходчиво объяснял свою позицию.
– Моя мама погибла в автокатастрофе, когда мне было семнадцать, – обычно Антон начинал издалека. – Папа недолго ходил вдовцом. Новая жена… она меня, скажем так, не жаловала. Я был живым напоминанием о прошлом, которое ей было не нужно.
Что спасало? Учеба и уход в себя. Одиночество закончилось, когда его, молодого специалиста, буквально «подобрала» будущая теща, Людмила Петровна. Она была коллегой его отца и увидела в замкнутом парне нерастраченную доброту. Именно она познакомила его со своей дочерью, Ириной.
– Людмила Петровна стала для меня второй матерью, – голос Антона смягчался. – Она дала мне тепло, которого мне так не хватало. Наверное, поэтому я и женился на Ире. Женился на семье, на ощущении дома, которое она дарила.
Они жили все вместе в родительском доме Ирины. Первые годы брака казались Антону исцелением от одинокого и холодного юношества. После смерти матери и отчуждения с мачехой, дом тещи стал для него убежищем. Сама Людмила Петровна, полная, шумная женщина, пахнущая пирогами и духами «Красная Москва», заполнила собой пустоту в его душе. Она его «присвоила» с первого дня.
– Ты у меня хороший, Антоша, рукастый, – говорила она, с удовлетворением наблюдая, как он чинит текущий кран или вешает полку. – Иришке такой нужен. Одна она как перст, ветренная.
Ирина действительно была другой – легкомысленной, немного ленивой, живущей в мире романтических сериалов и журналов. Но под теплым, властным крылом матери их союз казался прочным. Антон видел в Ирине хрупкость, которую хотел оберегать, а она в нем – надежное плечо.
Именно Антон, с его неуемной энергией и желанием обустроить свое гнездо, загорелся идеей достроить второй этаж.
– Зачем тебе это надо, Тош? – лениво протягивала Ирина, разглядывая маникюр. – И так живем неплохо.
– Чтобы было просторно, – горячо убеждал ее Антон. – Чтобы у нас с тобой была своя большая спальня, а у будущего ребенка – своя комната. Чтобы маме (он звал так Людмилу Петровну) внизу не тесно было.
Он вложил в этот дом все: все свои сбережения с первых работ, все свои вечера и выходные. Не нанимал рабочих – делал все сам, от проектирования до покраски стен. Каждый кирпич, каждая балка были пропитаны его потом и мечтами о будущем. Для него этот дом стал физическим воплощением семьи, которую он создавал.
Когда родился Кирилл, Антону показалось, что пазл сложился окончательно. Он носил сына на руках по дому, показывая ему будущую комнату, гудел от удовольствия, когда малыш хватал его за пальцы. Теща сияла, помогая с внуком. Ирина казалась умиротворенной, хотя материнство давалось ей нелегко, и она часто скидывала ребенка на мать или Антона.
Все изменилось со смертью Людмилы Петровны. Это была не просто потеря. Это было землетрясение, которое разрушило фундамент их семьи.
Слом в Ирине был виден невооруженным глазом. Исчезла ее легкая, немного инфантильная лень, сменившись на тяжелую, мрачную апатию, а затем – на раздражительность и желчность. Как будто вместе с матерью она потеряла внутренний стержень и сдерживающий фактор.
– Хватит ходить с этим несчастным видом! – могла теперь крикнуть она на Антона, который молча горевал. – Ты мне вообще не помогаешь! Ребенок целый день на мне!
Это было несправедливо и больно. Антон пытался взвалить все на себя: и работу, и дом, и двухлетнего Кирилла. Но его попытки обнять ее, утешить, наталкивались на ледяную стену.
– Оставь меня, не прикасайся ко мне.
Он списывал сначала на горе. Но недели сменялись месяцами, а стена только росла. Дом, который Антон строил для счастья, наполнился тягостным молчанием и внезапными ссорами. Ирина стала подозрительной, ревновала его к работе, к коллегам, выискивая в поведении мужа скрытые смыслы.
Кульминацией стал вечер, когда Антон, уставший после смены, предложил нанять няню на пару дней в неделю, чтобы Ирина могла отдохнуть.
– Ага, понятно! – ее глаза сверкнули холодным гневом. – Уже и я тебе не нужна? Дом мой тебе надоел? Хочешь, чтобы тут чужая женщина крутилась?
– Ира, это твой дом, – устало поправил он. – И я говорю о помощи для тебя.
– Не надо мне твоей помощи! – она кричала уже. – Ты просто хочешь контролировать все! И меня, и моего сына, и мой дом! Мама была права, что ты ко мне подкатился из-за жилья!
Эта фразы ударила его сильнее пощечины. Он онемел от несправедливости. Все, что он делал, было из любви к ней, к их семье. А теперь это оказалось расчетом?
После той ссоры жить вместе стало невозможно. Они приняли решение разводиться. Антон, все еще пытаясь быть порядочным, съехал к другу, чтобы дать ей время прийти в себя и обсудить все мирно. Он оставил в доме почти все свои вещи, документы, включая водительские права, которые ему в тот день были не нужны. Думал, это ненадолго.
Когда вернулся через несколько дней, чтобы поговорить, дверь не открылась. Он вставил ключ, но тот не поворачивался. Позвонил, постучал – молчание. Только теперь заметил: замок новенький, блестящий, чужой.
Антон стоял на крыльце, которое сам когда-то заливал, и не мог поверить. Это был не просто запрет на вход. Это был акт полного отрицания всего, что было между ними, всего, что он для нее сделал. Удар ниже пояса, нанесенный с холодной жестокостью.
В тот момент, глядя на неприступную дверь своего дома, Антон понял, что потерял все, во что верил: доверие, справедливость и саму возможность быть счастливым в браке. И самое страшное – он потерял сына, который остался по ту сторону этой двери. Рана от того предательства не зажила до сих пор, превратившись в броню, которую он с тех пор носил на сердце.
***
Развод был адом. Самым болезненным была война за сына. Суд установил дни для встреч, но Ирина саботировала их под любым предлогом. Антон метался, чувствуя себя беспомощным.
Ситуация изменилась, когда он нашел новую, хорошо оплачиваемую работу и стал жить в съемной квартире с девушкой по имени Светлана. Света была мудрой и понимающей.
– Антон, пусть Кирюша приходит хоть каждый день, – сказала она однажды, обнимая его. – Это твой сын. Я не против.
Ирина, узнав о новом благополучии Антона, вдруг сама стала приводить четырехлетнего Кирилла почти ежедневно. Начался золотой период. Они втроем гуляли, ездили на выходные за город, ходили в кино на мультфильмы. Антон снова научился слышать звонкий смех сына, чувствовать его маленькую руку в своей.
– Пап, а мы с тобой и со Светой поедем на море? – как-то спросил Кирилл, засыпая у него на руках.
В тот момент Антон почувствовал, что сыну с ними лучше, чем с матерью. Ирина, видимо, тоже поняла это. Резко, без объяснений, она снова перекрыла кислород. Все попытки увидеться проваливались. А когда Антон с Светой уехали из города в поисках лучших возможностей, связь и вовсе оборвалась. Он не видел Кирилла с шести лет.
***
Отношения со Светой, длившиеся четыре года, закончились расставанием. Чувства угасли, и Антон не видел смысла делать предложение. Его жизнь превратилась в серию длительных, но четко очерченных отношений. От года до пяти лет.
Многие женщины, узнавая о его доме, стабильном доходе и «золотых руках», видели в нем не мужчину, а проект. Они пытались манипулировать, «прогибать» Антона под себя, использовать постель как рычаг давления. Но после Ирины никому не удалось обвести его вокруг пальца, он научился ставить условия.
Его идеал был теперь строгим и конкретным. Самодостаточная, психологически здоровая женщина. Никаких игр и манипуляций. Полная откровенность. И главное – соглашение о детях, с четко прописанными санкциями на случай, если история с разводом повторится.
Отношения с Ольгой медленно, но верно сошли на нет. Ее сын повзрослел и стал открыто враждебен. Ольга, разрываясь между ними, все чаще укоряла Антона в холодности и излишней принципиальности. В один не самый прекрасный день, вспомнив его же правило – «дверь не заперта» – она собрала вещи и ушла.
Антон остался один в своем двухэтажном доме. Тишина, которую он так ценил, стала звенящей и гулкой. Ему было 42. Мечта о дочери из романтической постепенно превращалась в навязчивую идею фикс. Он составил в уме четкий алгоритм: найти женщину, заключить прозрачное соглашение, родить ребенка, узаконить отношения. Все по правилам. Без сюрпризов.
***
С Вероникой он познакомился на профессиональной конференции. Она была моложе его, умна, целеустремленна и, как ему показалось, невероятно самодостаточна. Психолог по образованию, она с первого взгляда распознала в нем «раненого душой контролера», как она это позже назвала. Игра с ним показалась ей интересной.
Их диалоги были похожи на переговоры.
– Я хочу ребенка. Девочку, – заявил Антон на одном из их первых ужинов, отбрасывая прелюдии.
– Прямолинейно, – Вероника улыбнулась, попивая вино. – А что я с этого получу?
– Стабильность. Материальную обеспеченность. И отца для ребенка, который не сбежит при первой же трудности.
– И брак?
– Только после рождения ребенка. И только если я буду на 100% уверен, что он мой. И мы подпишем соглашение. Со всеми санкциями.
Вероника долго смотрела на него, а потом кивнула:
– Я не боюсь сложных задач. И я люблю детей. Договорились.
Антон чувствовал триумф. Наконец-то он нашел ту, которая принимает его правила без попыток их сломать. Она казалась идеальной: никаких истерик, полная поддержка его карьеры, рациональный подход ко всему. Даже ее «тараканы» – легкая склонность к перфекционизму и холодноватая рассудительность – казались ему достоинствами.
Они поженились сразу после того, как тест на отцовство подтвердил: ребенок его. Антон вновь ощутил приступ той давней, почти забытой надежды, что строит дом, свое гнездо. Он купил дорогущую коляску, обустроил детскую в нежных, пастельных тонах, даже приобрел несколько крошечных платьев.
Когда врач на УЗИ сказала: «Поздравляю, у вас будет мальчик», Антон на секунду остолбенел.
– Вы уверены? Перепроверьте, пожалуйста.
Вероника рассмеялась:
– Будешь разочарован? Он твой, можешь не сомневаться.
Антон заставил себя улыбнуться. «Ничего, – подумал он. – Сын тоже хорошо. Главное – свой. Будет продолжатель рода. Помощник».
Но когда маленький Степан появился на свет, случилось непоправимое. Антон смотрел на сморщенное, красное личико и не чувствовал ничего. Ни того щемящего восторга, который охватил его при рождении Кирилла, ни отцовского инстинкта. Только пустоту и странное, гнетущее разочарование.
Антон пытался себя заставить. Брал сына на руки, но все делал механически. Он кормил его из бутылочки, выполнял все предписания педиатра, купил лучшие развивающие игрушки, но сердце его молчало.
Вероника быстро это заметила.
– Ты к нему даже не подходишь, когда он плачет, – как-то бросила она, укачивая сына. – Ты же так хотел ребенка.
– Я устаю на работе, – отмахивался Антон. – И у меня нет твоего материнского инстинкта.
Но это была ложь. Он помнил, как не спал ночами с Кириллом, как засыпал с ним на руках, чувствуя его теплое дыхание. Со Степаном он боялся этой близости. Каждый раз, глядя на него, он видел не сына, а ту самую девочку, которой никогда не будет.
Антон стал еще более закрытым. Его правила, его договор, который должен был защитить его, обернулся ловушкой. Теперь он юридически привязан к женщине и ребенку, которых, не может полюбить.
