— Ты вообще понимаешь, что я из-за тебя сейчас как дура на весь офис выгляжу?! — голос сорвался, словно дернули струну.
Люба влетела в квартиру, даже не сняв мокрый от ноябрьской слякоти плащ. В прихожей пахло сыростью, пивом и вчерашней лапшой из магазина.
Игорь стоял у плиты в мятой футболке, держал ложку, будто это было алиби.
— Ты чего орёшь? — нахмурился он. — Я только кашу подогрел.
— Кашу! — Люба кинула на стол пакет с документами. — Мне Лёха из бухгалтерии сказал, что тебя снова видели в магазине с моей картой. С моей, Игорь! Хотя я тебе прямо сказала — всё, доступ закрыт!
— Да это… — он почесал щёку. — Там плов по скидке был. Думал, ты не заметишь.
— Пять тысяч на «плов по скидке»? — она сделала шаг ближе. — Ты вообще в уме?
— Ну мы ещё колу взяли, памперсы племяннику, мама попросила. И сигареты. И…
— И что ещё? — глаза Любы блеснули. — Скажи уж, что тебе на пиво не хватило!
— Да было бы неплохо, — буркнул он. — День тяжёлый.
— Игоооооорь, — закатила глаза Люба, — ты сидел дома весь день. Что там у тебя могло быть тяжёлого, кроме выбора между диваном и телефоном?
Он взорвался:
— Ну всё, давай, начинай свою любимую песню! Что я никто, что я ноль, что без тебя я пропаду!
— Я так не говорила!
— Подтекст один и тот же!
Люба резко вдохнула, чувствуя, как дрожь проходит вдоль позвоночника.
— Ты понимаешь, что меня сегодня начальник вызвал? — голос стал тише, но опаснее. — Спросил, почему у меня проходят подозрительные траты. Сомневаются в моей благонадёжности. Мне!
— Да не нагнетай.
— Я нагнетаю?! Это ты из меня посмешище делаешь!
Игорь шлёпнул ложку о стол.
— Всё, я устал это слушать. Ты устала — я устал.
— Отлично! — Люба фыркнула. — Давай поговорим нормально, раз устал. Сядь.
Он уселся за стол с кислой миной.
— Итак, — начала она ровно, хотя хочется кричать, — мы договаривались. Ты не пользуешься моей картой. Если нужны деньги — работаешь. Если мало платят — ищешь подработку. Всё просто.
— Я ищу! — перебил он.
— Где? В «Танчиках»?
— Очень смешно.
Дверь звонко хлопнула — вошла Тамара Викторовна. Не сняв куртку, прошла сразу на кухню.
— Ну что вы опять орёте? Любе после работы отдыхать надо, а вы тут…
— А почему это мы? — холодно спросила Люба. — Я-то как раз молчу.
Тамара Викторовна глянула строго, оперлась на косяк и наигранно вздохнула:
— Я зашла к вам по делу. Нам с Сашей нужно семь тысяч. Срочно.
Люба закрыла глаза:
— На что?
— Ох, Любочка, да что ты за человек… — свекровь тут же перешла в обиженный тон. — Мы же семья, почему каждый раз как на допросе?
— На что? — повторила Люба.
— У Саши сапоги развалились. Там нормальные стоят семь.
— У него есть две пары!
— Они старые.
— Но не развалились.
Тамара Викторовна нахмурилась:
— Ты что хочешь сказать? Что мужику нельзя купить нормальную обувь?
— За свои деньги — можно всё, — отрезала Люба.
Свекровь вспыхнула.
— Какая же ты стала… острая. Прямо режешь словами.
— А вы — требуете. Постоянно. Без стыда.
— Мы старики!
— Вы на год старше моих родителей, которые сами себе всё оплачивают!
Игорь вмешался:
— Всё, хватит! Мама, не слушай её. Я дам тебе деньги.
— На что ты дашь? — спросила Люба. — На твои сигареты уже не хватает.
— На мои нужны копейки! — огрызнулся он.
— Вот именно. Поэтому обойдёшься.
Тамара Викторовна схватила сумку:
— Видеть вас не могу. Стыдоба. Чтобы сын у жены копейку просил. Ужас.
Она ушла, громко хлопнув дверью.
— Ну? — Игорь повернулся к Любе. — Радости тебе добавила?
— Мне надоело жить в этом цирке, Игорь. В котором я — клоун, а вы — зрители, аплодирующие, когда из меня вытрясают деньги.
— Да ты сама виновата, — буркнул он.
— Я виновата? В ЧЁМ?
— Что сразу давала. Привыкли.
— Значит, я виновата в том, что помогала? Ты серьёзно?
— Ну да. Сама приучила, теперь жалуешься.
— Знаешь… — Люба тихо рассмеялась, но смех вышел хриплым, злым. — Я думала, ты просто безответственный. А ты… ты неблагодарный.
— Не надо вот этого пафоса. Ты зарабатываешь — тебе что, жалко делиться?
— Я делюсь. Но не обязана содержать твою семью.
— Семья — это общее!
— Тогда где твоё участие? Где? — она ткнула пальцем в него. — Где твоя половина? Ты хоть раз оплатил что-то из общих расходов? Коммуналку? Интернет? Продукты?
— Да ты же сама хочешь всё контролировать! — выкрикнул он.
— Я хочу, чтобы ты стал взрослым!
Он отшатнулся, будто его ударили.
— Хватит. Я не собираюсь слушать, как ты меня унижаешь.
— Это правда. Если она тебя унижает — значит, проблема в правде.
Игорь тёр виски.
— Что ты хочешь? Чтобы я пошёл работать грузчиком? Или охранником?
— Я хочу, чтобы ты делал хоть что-нибудь! Чтобы перестал быть иждивенцем!
— Да спокойно ты! Всё, найду. Завтра начну искать.
— Ты вчера так говорил. И позавчера. И два месяца назад.
Повисла тягучая пауза.
Игорь тихо выдохнул:
— Хорошо. Я поговорю с начальником, возьму лишние смены…
— Если это снова отговорка — я…
— Ты что? — усмехнулся он. — Уйдёшь?
Она посмотрела прямо в глаза.
— Я уже стою на пороге.
Он замер.
— Люба, не начинай. Ты не такая.
— Какая?
— Ты не бросишь. Нам же хорошо было.
— Тебе — было. Пока я платила.
Его лицо исказилось.
— Опять деньги… Тебя кроме денег ничего не интересует!
— Меня интересует уважение.
Он махнул рукой, встал, пошёл к двери.
— Всё, надоело. Пойду перекурю.
— Иди, — устало сказала Люба. — Хоть воздух сменишь.
Дверь хлопнула.
Она осталась одна.
Один на один с пустой кухней, тихим гулом холодильника и тяжёлой мыслью:
это уже не семья — это паразитирование.
Минут через пятнадцать Игорь вернулся — мокрый, злой.
— Так. Я решил. Мы всё это завтра обсудим. Я устал.
— А я больше не хочу откладывать.
Он бросил куртку на стул.
— Любаня, ты чего?
— Игорь, — она выпрямилась, будто внутренний стержень стал жёстче, — скажи честно. Ты хоть раз за последние годы благодарил меня не словами, а делом?
— Мы же семья. Там благодарить не надо.
— Надо, если один тянет, а второй — ест и просит добавки.
— Ну и сравнения у тебя…
— Реальные.
— Ладно. Хочешь — я устроюсь куда-нибудь.
— Куда?
— Да хоть в доставку.
— Завтра?
— Ну… после выходных.
— Ясно.
— Чего ясно?
— Всё.
— Ты опять начинаешь!
— Нет, Игорь. Я заканчиваю.
Он сел, уставившись на неё.
— Ты что, правда хочешь всё это разрушить?
— Я хочу перестать разрушать себя.
Он опустил голову.
— А я… я же без тебя не смогу.
— Ты не без меня не сможешь. Ты без моих денег не сможешь.
Он не ответил.
И это молчание было честнее любых слов.
Тишину разорвал резкий звонок телефона.
На экране — «Саша свёкр».
— Не бери, — пробурчал Игорь.
— Возьму.
— Да ну его!
— Это твой отец.
Она нажала «принять».
— Да, Александр Петрович?
— Люба! — голос глухой. — У тебя есть десять тысяч? Нам срочно. Очень надо.
Люба медленно опустила телефон на стол.
— Вот так. Прямо сейчас. Снова. Снова и снова.
Игорь поднял голову, но не говорил ни слова.
Люба перевела дух.
— Александр Петрович, извините. Больше нет. Ни одной копейки.
— Как нет? Ты что, милая? Это важно.
— Нет. И никогда больше не будет.
— Ты что чудишь?!
— Я прекращаю финансировать ваши «важные» траты.
— Да твою же… — он выдохнул тяжело. — Ладно. С Игорем поговорю.
— Поговорите. Но моих денег вы больше не увидите.
Она отключила телефон.
Игорь медленно выдохнул:
— Ты решила войну объявить?
— Нет, Игорь. Я решила жить иначе.
Он встал, пошёл в спальню, хлопнул дверью.
Люба села к окну, глядя на мокрый ноябрьский двор. Машины шлёпали по лужам, из соседнего подъезда вышел подросток с рюкзаком, ругаясь с кем-то по телефону. Жизнь шла. Везде. Кроме их семьи, которая давно увязла в болоте взаимных претензий и бесконечных «дай денег».
Она взяла блокнот, раскрыла чистую страницу и написала:
«Завтра я скажу ему всё. До конца. Любой ценой».
Утро началось не с кофе.
А с грохота двери спальни.
Игорь вышел неумытый, с красными глазами, будто всю ночь пил или мучился мыслями.
Хотя, скорее всего, и то и другое.
— Так, — сказал он хрипло, — давай поговорим. По-человечески.
— Вчера уже поговорили, — Люба спокойно резала хлеб. — Что изменилось?
— Многое. Мама мне ночью звонила. Орала, что ты всех унизила. Что ты нас предала.
— Предала? — Люба подняла бровь. — Твоей маме бы словарь купить. За свои деньги, кстати.
— Не шути, — он сел напротив, уперевшись elbows в стол. — Слушай… Может, мы правда всё неправильно делаем?
— Мы? — Люба нахмурилась. — Всё неправильно делаешь ты.
— Да не цепляйся к словам! Я просто пытаюсь… разобраться.
— Хорошо, — она поставила перед ним тарелку с бутербродами. — Давай. Разбирайся.
Игорь смотрел на тарелку так, будто это была минная карта.
— Я подумал… Может, я реально мало зарабатываю. Надо что-то менять.
— Приятно слышать, — она не издевалась, просто констатировала. — И?
— И… — он потер лицо ладонями. — Да не знаю я. Работу нормальную фиг найдёшь. Куда мне? Кому я нужен?
— Мне — нужен был. Пока ты не стал просто… иждивенцем.
Он перевёл взгляд на неё, словно надеялся увидеть там смягчение.
Но там была только усталость.
— Люба… — он тихо. — Дай время.
— Я давала пять лет.
— Ты же понимаешь… мне тяжело. Я привык, что мы команда.
— Команда не висит на одном человеке. Команда — это когда оба тянут. Или хотя бы пытаются.
Он встал, начал нервно ходить по кухне.
— Если я сейчас выйду искать работу, ты опять будешь говорить, что всё делаю неправильно. Что мало, что не так, что не то…
— Игорь, я никогда не требовала миллионов. Я требовала участия.
— Ага, конечно! Ты хочешь, чтобы я зарабатывал как ты!
— Нет. Я хочу, чтобы ты не пользовался мной. С моим трудом. Моими нервами. Моими деньгами.
— Да не пользуюсь я! — выкрикнул он, стукнув кулаком по столу. — Ты сама больно уж драматизируешь!
Люба вскинула голову:
— Драматизирую? Игорь, ты залезал к меня в счёт. В банковский счёт. Без спроса. Это как назвать?
Он закусил губу.
— Ну… да, неправ. Но я же… не из злости.
— А из чего?
— Из… привычки.
— Прекрасная формулировка.
Тишина. Серая, липкая, как ноябрьская слякоть за окном.
Днём позвонила Тамара Викторовна.
Люба вздохнула — и всё же ответила.
— Алло.
— Любочка… — голос был неожиданно мягким. — Давай поговорим спокойно.
— Давайте.
— Мы с Сашей… мы сами, конечно, виноваты. Может, перебрали. Но ты же понимаешь — старость, болезни… давление это…
— Позволю уточнить, — Люба сжала телефон. — Вы просили деньги на сапоги.
— Так они тоже нужны! Человек же не босиком должен ходить!
— Он не босиком ходит.
— Ну ты же молода, не понимаешь ещё. В старости всё дороже становится.
— Тамара Викторовна, вам не кажется, что вы мне сейчас просто находите оправдание для того, чтобы и дальше сидеть у меня на шее?
— Как тебе не стыдно такое говорить! — повысила голос свекровь. — Мы тебе как родные!
— Родные — это те, кто не пользуются.
— Да кто у тебя пользуется? Тебе трудно, что ли? У тебя хорошая работа!
— Да. У меня хорошая работа. И я хочу тратить заработанное на себя, а не на ваших родственников, праздники и рестораны.
На другом конце повисло тяжёлое молчание.
Потом — ледяным голосом:
— Значит, ты решила от нас отказаться. Как будто нас нет.
— Нет. Я решила перестать быть спонсором.
— Знаешь что, Люба, — свекровь вздохнула тяжело, зло, — женщины, которые прячут деньги от мужа, долго не живут в браке.
— Это угроза?
— Это факт.
— Тогда давайте посмотрим, кто дольше проживёт — я без вашего давления или вы без моих денег.
Она сбросила звонок.
Вечером Игорь вернулся позже обычного.
Запахло перегаром, мокрой одеждой и нервами.
Он тяжело сел на табуретку.
— Мы с отцом… поговорили.
— Ну?
— Он злой. Очень. Сказал, раз жена у меня такая… независимая, то пусть сама и живёт.
— Отлично, — Люба кивнула. — Это честная позиция.
— Не глумись. Я и так на нервах.
— Я не глумлюсь.
Игорь провёл рукой по лицу.
— Я не знаю, что делать. У меня всё разваливается.
— Игорь, это развалилось давно. Просто теперь ты это видишь.
Он посмотрел на неё так, словно искал спасение.
— А мы можем… попробовать заново? С чистого листа?
— Ты готов?
— Ну… да. Наверное.
— Тогда давай по пунктам.
Он напрягся.
— Начинай.
— Первое. — Люба подняла палец. — Ты ищешь работу. Настоящую. Любую, но настоящую. С расписанием, обязанностями и зарплатой.
— Могу в курьеры…
— Отлично. Второе. Ты прекращаешь тянуть деньги у родителей. И они — у меня.
— Они сами просят!
— Так и отказывай.
— Да мне стыдно!
— А мне не стыдно? Мне не стыдно, когда ваш «семейный ужин» стоит мне половину зарплаты?
Он опустил голову.
— Ладно.
— Третье. Мы садимся и считаем бюджет. Общий. Где есть обязательные расходы. И есть твоя доля.
— А если мне не хватит?
— Будешь зарабатывать больше. Или тратить меньше.
Он засопел, но кивнул.
— И четвёртое, Игорь. Самое важное.
Он поднял глаза.
— Если ты снова влезешь в мои счета без спроса — это конец. Сразу. Без разговоров.
— Да понял я уже! — он поднял руки. — Всё! Достало!
— Хорошо. Тогда докажи.
Он встал.
— Докажу. Устроюсь завтра. Пойду, подам резюме. Походу, куда возьмут.
— Хорошо.
— А ты… — он зацепился взглядом, — ты меня поддержишь?
Люба долго смотрела.
Очень долго.
— Поддержу — если увижу действия, а не обещания.
Он облегчённо выдохнул.
— Значит… у нас ещё есть шанс?
— Посмотрим.
Но ночь всё разрушила.
Люба проснулась в два часа от вибрации телефона.
На экране — сообщение от Марининой сестры, которая работает официанткой в одном баре в центре:
«Твой муж тут. Пьёт с какой-то бабой. Уже два часа как. Деньги кидает направо-налево».
Сначала Люба даже не поверила.
Потом почувствовала, как кровь ударила в виски.
Она позвонила Игорю.
Он не ответил.
Позвонила ещё раз.
Снова тишина.
Через минуту пришла новая смска от той же девушки:
«Он расплачивается твоей старой картой. Видимо, ты её не блокировала? Или он знал пин-код».
Холод прошёлся по позвоночнику.
Люба вскочила, начала искать сумку, ключи, куртку.
Внизу такси уже ждало.
Она ехала молча, глядя в тёмные мокрые окна.
Бар был недалеко — центр, старый дом, ледяной свет неоновой вывески.
Люба вошла внутрь.
Там было шумно, пахло табаком и мокрыми куртками.
Игорь сидел у стойки.
Прямо перед ним — девушка в короткой юбке. Он смеялся, что-то говорил, показывал ей мемы в телефоне.
Рядом лежала её карта.
Точнее — не её.
Та самая карта, которую она думала, что отменили.
Внутри всё оборвалось.
Люба подошла.
— Игорь.
Он повернулся, пьяно удивившись:
— Любаня? Ты чего тут?
Девушка смутилась, отвела взгляд.
— Отдай карту, — спокойно сказала Люба.
— Какую?
Она взяла её прямо из-под его руки.
— Эту.
— Да ладно тебе… — он покачнулся. — Мы просто сидим. Ничего такого.
— Ты снова взял мою карту.
— Да я… думал… она не заблокирована, значит, можно.
— Можно? — Люба даже не повысила голос. — Можно?
Он криво усмехнулся:
— Ну… если ты сама не уследила за картой — значит, твои проблемы.
В этот момент внутри неё что-то треснуло.
Не громко.
Не с криком.
А тихо.
Ровно.
Окончательно.
— Игорь, — сказала она ровно, — мы закончили.
Он побледнел.
— Да ты что! Из-за этого? Из-за какой-то карты?
— Из-за того, что ты меня не уважаешь. Ни как жену. Ни как человека.
— Да ладно! Ну выпил! Ну балуюсь!
— Балуйся дальше. Без меня.
Она повернулась к девушке:
— Извините, это ваш выбор, конечно. Но он — алкаш, иждивенец и лгун. И цветы, что он вам купит, — тоже будут куплены не на его деньги.
Девушка покраснела.
Игорь вскочил:
— Ты с ума сошла?!
— Нет. Наконец-то пришла в себя.
Он схватил её за руку.
— Ты никуда не пойдёшь!
Она выдернула руку.
— Я слишком долго терпела. Теперь — всё.
— Давай домой, поговорим!
— Мы говорили пять лет.
Он сделал шаг вперёд, но бармен встал между ними:
— Мужчина, даме неприятно. Уймитесь.
Игорь зло выругался, но отступил.
Люба повернулась к выходу.
Она не бежала.
Не дрожала.
Она шла уверенно — впервые за долгие годы.
Дома она собрала документы.
Пару вещей.
Села на диван и закрыла глаза.
Через час пришёл Игорь — пьяный, злой, мокрый.
— Ты что устроила?! — он бушевал. — На весь бар позор!
— Позор — это воровать деньги у собственной жены, — тихо сказала Люба.
— Да заткнись уже со своими деньгами!
— Нет. Я ухожу.
Он застыл.
— Куда?
— К маме. Пока. А потом — посмотрим.
— Ты не смеешь!
— Я всё смею.
— Если ты уйдёшь… — он ткнул в неё пальцем, качаясь, — я… я подам на развод!
Она взяла сумку.
— Отлично. Ты впервые за много лет пообещал что-то, что я действительно хочу.
Он осел на стул.
— Люба… ну не уходи… ну пожалуйста…
— Игорь, я перестаю жить среди людей, которые считают меня кошельком.
Она вышла из квартиры — на лестнице пахло пылью, мокрыми куртками соседей, чьими-то котлетами.
Но этот запах был лучше той душной безысходности, что стояла в их доме.
Через неделю Люба подала заявление на развод.
Игорь сначала звонил, умолял.
Потом — угрожал.
Потом — обвинял.
А потом — смирился.
Родители мужа пытались давить — но быстро отстали, поняв, что деньги окончательно ушли.
Люба снова начала жить.
Пошла к стоматологу.
Купила ноутбук.
Съездила к маме.
И впервые за много лет смеялась — без оглядки, без тяжести в груди, без страха, что завтра придёт очередная просьба.
Она понимала главное: спокойствие стоит дороже любви, которой на самом деле не было.
И однажды, сидя вечером у окна, она тихо сказала себе:
— Всё. Я свободна. Настоящая. Наконец-то.
