— Деда, смотри! — Лиля прилипла носом к окну. — Собачка!
За калиткой металась дворняга. Черная, грязная, с торчащими ребрами.
— Опять эта шавка, — буркнул Павел Иванович, натягивая валенки. — Третий день крутится. Иди-иди отсюда!
Он замахнулся палкой. Собака отскочила, но не убежала. Села метрах в пяти и смотрела. Просто смотрела.
— Дедушка, не гони ее! — Лиля схватила его за рукав. — Она, наверное, голодная и замерзла!
— Мне своих забот хватает! — отмахнулся старик. — Еще блох принесет, заразу всякую. Марш отсюда!
Собака поджала хвост и отошла. Но когда Павел Иванович скрылся за дверью, она вернулась.
Лиля жила с дедушкой уже полгода, с тех пор как е родители погибли в горах. Павел Иванович взял внучку к себе, хотя никогда особо с детьми не ладил. Привык к тишине, к своему распорядку.
А тут —девочка, которая плачет по ночам и все время спрашивает: «Дедушка, а когда мама с папой вернутся?» Как объяснить, что никогда? Старик только крякал и отворачивался. Тяжело им обоим было — и ему, и ей. Но деваться некуда.
После обеда, пока дед дремал у телевизора, Лиля тихонько выскользнула во двор. В руках — миска с остатками супа.
— Иди сюда, Шарка, — шептала девочка. — Я тебя так назвала. Красивое имя, правда?
Собака подползла осторожно. Вылизала тарелку дочиста, а потом легла, положила морду на лапы. И так смотрела — благодарно, преданно.
— Ты хорошая, — гладила ее девочка. — Очень хорошая.
С того дня Шарка не отходила от дома. Караулила у калитки, провожала Лилю в школу, встречала. А когда Павел Иванович выходил на улицу, раздавалось на всю округу:
— Опять ты! Сколько можно?!
Но Шарка уже знала: этот человек лает, но не кусает.
Сосед Семен Николаевич, покуривая у забора, наблюдал за этим цирком. И как-то сказал:
— Ты, Паш, зря ее гонишь.
— Еще чего! Мне собака нужна как зубная боль!
— А может, — затянулся Семен, — Бог ее тебе не зря послал?
Павел Иванович только фыркнул.
Прошла неделя. Шарка так и жила у калитки — в любую погоду, в любой мороз. Лиля по-прежнему тайком выносила ей еду, а Павел Иванович делал вид, что ничего не замечает.
— Дед, можно Шарку в сени пустить? — канючила девочка за ужином. — Там теплее будет.
— Нет и еще раз нет! — стукнул кулаком по столу старик. — В доме животным не место!
— Но она же…
— Никаких «но»! Хватит с меня твоих капризов!
Лиля надула губы и замолчала. А ночью Павел Иванович долго не мог заснуть. Утром он выглянул в окно. Шарка лежала свернувшись калачиком прямо на снегу. «Сдохнет скоро,» — подумал Павел Иванович. И почему-то стало гадко на душе.
В субботу Лиля пошла на пруд — покататься на коньках. Шарка, как всегда, увязалась следом. Девочка смеялась, кружилась на льду, а собака сидела на берегу и наблюдала.
— Смотри, как я умею! — крикнула Лиля и помчалась к середине пруда.
Лед тонко звякнул.
Потом — треск.
И Лиля провалилась.
Вода была черной, ледяной. Девочку, потянуло под лед. Она барахталась, кричала, но голос заглушали всплески.
Шарка замерла на секунду. Потом рванула к дому.
Павел Иванович колол дрова. Слышит — лай. Дикий, надрывный. Оборачивается — собака носится по двору, скулит, подбегает к нему, хватает за штанину, тянет к калитке.
— Ты чего, чокнутая? — не понимал старик.
Но Шарка не унималась. Выла, металась, опять хватала за одежду. В глазах — такая тревога…
И тут до Павла Ивановича дошло.
— Лилька! — крикнул он и побежал за собакой.
Шарка мчалась вперед, оглядывалась — спешит ли человек? И снова вперед, к пруду.
Павел Иванович увидел черную полынью. Услышал слабые всплески.
— Держись! — заорал он, хватая длинную жердь. — Держись, внученька!
Он полз по льду, тот трещал, гнулся, но выдерживал. Ухватил Лилю за куртку, потащил к берегу. А Шарка все время рядом крутилась — лаяла, подбадривала.
Когда девочку вытащили, она была синяя. Павел Иванович растирал ее снегом, дул в лицо, молился всем святым.
— Дедушка, — наконец прошептала Лиля. — Шарка, где Шарка?
Собака сидела рядом. Тоже дрожала — то ли от холода, то ли от пережитого страха.
— Здесь она, — хрипло сказал Павел Иванович. — Здесь.
После этого случая что-то изменилось. Павел Иванович больше не кричал на собаку. Но и в дом не пускал.
— Дед, ну почему? — не унималась Лиля. — Она же меня спасла!
— Спасла, спасла. А места для нее у нас все равно нет.
— Но почему?
— Потому что так у меня заведено! — рявкнул старик.
Он сердился на себя. За что? Не понимал. Вроде правильно все говорит. Порядок есть порядок. А на душе — кошки скребут как-будто.
Семен Николаевич заходил попить чаю. Сидели на кухне, курили.
— Слыхал, что случилось? — осторожно начал сосед.
— Слыхал, — буркнул Павел Иванович.
— Хорошая собака. Умная.
— Бывает.
— Такую бы беречь надо.
Павел Иванович дернул плечом:
— Бережем. Не гоним ведь.
— Да уж не гонишь. А в мороз где ночует?
— На улице и ночует. Собака она или не собака?
Семен покачал головой:
— Странный ты, Паша. Жизнь внучке спасла, а ты. Неблагодарность это называется.
— Ничего я не должен этой псине! — вспылил Павел Иванович. — Накормили, не бьем — и хватит!
— Должен не должен. А по-человечески как?
— По-человечески — это людей любить, а не шавок всяких!
Семен замолчал. Понимал — бесполезно спорить. Но глядел с укором.
Февраль выдался злющим. Метели одна за другой, словно зима решила показать, кто тут хозяин. Павел Иванович только успевал дорожки расчищать — наутро опять сугробы по пояс.
А Шарка все там же, у калитки. Худая стала, как скелетик. Шерсть свалялась, глаза потускнели. Но не уходила. Караулила.
— Дедушка, — Лиля теребила его за рукав, — посмотри на нее. Она же еле живая.
— Сама выбрала здесь сидеть, — отмахивался Павел Иванович. — Никто не заставлял.
— Но она же…
— Хватит! — рявкнул старик. — Сколько можно об одном и том же? Надоела уже со своей собакой!
Лиля обиделась и замолчала. А вечером, когда дед читал газету, тихо сказала:
— А сегодня Шарки не видно было.
— И что? — не поднимая глаз, буркнул Павел Иванович.
— Целый день не видно. Может, заболела?
— Может, ушла наконец. Туда ей и дорога.
— Дедушка! Как ты можешь так говорить?
— А как надо? — он отложил газету, посмотрел на внучку. — Она не наша! Понимаешь? Чужая! Мы ей ничего не обязаны!
— Обязаны, — тихо сказала Лиля. — Она меня спасла. А мы даже места теплого не дали.
— Места нет! — стукнул кулаком Павел Иванович. — Дом не зоопарк!
Лиля всхлипнула и убежала в свою комнату. А старик остался сидеть за столом. И почему-то газета больше не читалась.
Ночью разыгралась такая метель, что дом ходуном ходил. Ветер выл в трубе, стекла дребезжали, снег хлестал по окнам. Павел Иванович ворочался в постели, не мог заснуть.
«Собачья погода,» — думал он. И сразу ругал себя: «Какая мне разница? Не мое дело!»
Но разница была. И он это знал.
К утру ветер стих. Павел Иванович встал, заварил чай, выглянул в окно. Двор замело по самые окна. Дорожки исчезли, скамейка торчала одной спинкой. А возле калитки…
Возле калитки что-то чернело в сугробе.
«Наверное, мусор какой занесло,» — подумал старик. Но сердце ухнуло вниз.
Он накинул телогрейку, сунул ноги в валенки, вышел во двор. Снег был рыхлый, глубокий — проваливался по колено. Добрался до калитки и замер.
В сугробе лежала Шарка. Неподвижно. Снег припорошил ее почти с головой — торчали только уши да кончик хвоста.
«Сдохла,» — подумал Павел Иванович. И вдруг почувствовал, как что-то обломилось внутри. Он наклонился, смахнул снег. Собака была еле жива — дышала слабо, с хрипом. Глаза не открывала.
— Эх ты, — прошептал старик. — Дурная. чего не ушла?
Шарка дрогнула, услышав голос. Попыталась поднять голову, но сил не хватило.
Павел Иванович стоял и смотрел.
«А черт с ним», — подумал он и осторожно поднял Шарку на руки.
Собака была легкая — одни кости да шерсть. Но теплая еще. Живая.
— Держись, — бормотал Павел Иванович, пробираясь к дому. — Держись, дурная.
Он внес Шарку в сени, потом в кухню. Положил на старое одеяло возле печки.
— Дедушка? — в дверях появилась Лиля в пижаме. — Что случилось?
— А, это, — замялся Павел Иванович. — Замерзала она там. Думаю, пусть отогреется.
Лиля кинулась к Шарке:
— Она живая? Дедушка, она живая?
— Живая, живая. Налей молока в миску. Теплого.
— Сейчас! — девочка метнулась к плите.
А Павел Иванович сидел на корточках возле собаки и гладил ее по голове. И думал: «Что ж я за человек такой? Довел до полусмерти. А она все равно не ушла. Верила, зараза.»
Шарка приоткрыла глаза. Посмотрела на него — благодарно. И Павел Иванович почувствовал, как перехватывает горло.
— Молоко готово! — Лиля поставила миску рядом с собакой.
Шарка с трудом приподняла голову, лакнула. Потом еще. И еще. Дед с внучкой сидели рядом и смотрели, как она пьет. И радовались, словно какое-то чудо происходило.
К обеду Шарка уже сидела. К вечеру — ходила по кухне на дрожащих лапах. А Павел Иванович то и дело поглядывал на нее и бурчал:
— Временно это все! Понятно? Окрепнет — и на улицу!
Но Лиля только улыбалась. Она видела, как дед тайком подкладывает Шарке лучшие куски мяса. Как укрывает ее потеплее. Как гладит, думая, что никто не смотрит.
«Не выгонит,» — знала девочка. «Больше не выгонит.»
Утром Павел Иванович проснулся рано. Шарка лежала на коврике у печки и смотрела на него внимательно, изучающе.
— Ну что, ожила? — проворчал старик, натягивая штаны. — То-то же.
Собака махнула хвостом. Осторожно, словно проверяя — не прогонят ли опять.
После завтрака Павел Иванович надел телогрейку и вышел во двор. Прошелся вдоль забора, покурил, посмотрел на старую будку возле сарая. Давно там никто не жил — лет десять, наверное.
— Лиль! — крикнул он в дом. — А ну иди сюда!
Девочка выскочила, за ней — Шарка. Собака держалась поближе к Лиле, но на Павла Ивановича уже не косилась.
— Смотри, — старик кивнул на будку. — Крыша прохудилась, стенки подгнили. Думаю, надо бы починить.
— Зачем, дед? — не поняла Лиля.
— А как зачем? — буркнул он. — Место пустует без дела. Непорядок это.
Он притащил из сарая доски, молоток, гвозди. Принялся чинить крышу, ругаясь на чем свет стоит — то гвоздь погнется, то доска не того размера.
Шарка сидела неподалеку и наблюдала. Умная оказалась — поняла, для кого старается дед.
К обеду будка засияла новой крышей. Павел Иванович притащил старое одеяло, постелил внутри. Потом поставил рядом миски для воды и еды.
— Ну вот, — сказал он, отирая пот. — Готово.
— Дедушка, — тихо спросила Лиля, — это для Шарки?
— А для кого еще? — проворчал Павел Иванович. — В доме ей не место, а на улице жить надо по-человечески. То есть, по-собачьи.
Лиля кинулась его обнимать:
— Спасибо, дедушка! Спасибо!
— Ладно, ладно, — отмахивался он. — Не распускай нюни. И запомни — это временно! Пока не найдем ей хозяев нормальных.
Но сам прекрасно понимал — искать никого не будет. Да и Шарка теперь никому не нужна, кроме них.
В тот момент подошел сосед Семен. Посмотрел на обновленную будку, на собаку, на довольное лицо Лили. Хитро усмехнулся:
— Ну что, Паш, говорил я тебе — не зря Бог послал.
— Да отстань ты со своим Богом, — буркнул Павел Иванович. — Просто жалко стало. Всего-то делов.
— Конечно, жалко, — кивнул Семен. — Сердце у тебя доброе, только запрятал его глубоко.
Павел Иванович хотел возразить, но передумал. Смотрел, как Шарка обнюхивает новое жилище. Как Лиля гладит ее по голове. И понимал — теперь они семья. Неполная, может, странная, но семья.
— Ладно, Шарка, — тихо сказал он. — Это теперь и твой дом.
Собака посмотрела на него долгим взглядом. И легла возле будки — чтобы видеть дверь дома, где живут ее люди.
