Он сидел на её кухне как на съёмной квартире, за которую давным-давно перестал платить. Ноябрьский влажный холод пробирался сквозь щели окна, и Наталья чувствовала, как дрожь проходит по плечам, будто кто-то невидимый опустил на неё мокрое полотенце. Утро выдалось ещё темнее, чем обычный питерский ноябрь — и вовсе не из-за погоды.
— Половина. Я считаю, так правильно, — сказал Игорь, не отрываясь от чата на телефоне.
Вот так, без подготовки, без намёков, без попытки поговорить. Просто вывалил ей это под хруст тостов и запах дешёвой растворимой арабики.
— То есть ты хочешь сказать, что твой вклад в эту квартиру равен моему, — спросила она, не поднимая глаз. — Тридцать лет, Игорь. Три квартиры мы меняли, три. Сколько раз я подрабатывала, затаскивала сюда деньги, когда у тебя очередной проект «не взлетел»? И всё равно — пополам?
Он хмыкнул, словно слушал не жену, а жалобу кассирши, которая требует вернуть сдачу.
— Наташ, давай без истерик, — выдохнул он. — Так проще будет. Для всех.
Она зло усмехнулась.
— Для всех? Или для той, которая тебе теперь будильник ставит и гладит рубашки?
Он наконец поднял глаза. В них — раздражение, натянутое спокойствие. Этот взгляд она знала. Этот взгляд обычно предшествовал новому витку его вранья.
— Ты не должна была рыться в моём телефоне, — сказал он ровно. — Это вторжение в личное пространство.
— Ты мне лучше скажи, где у тебя было это пространство, когда ты домой возвращался в три ночи? На совещании? Или у той, у кого ноги от ушей? — её голос дрожал, но не от слабости. От кипящего внутри отвращения.
Он встал, прошёлся по кухне, будто примеряясь к новому месту, хотя прожил здесь три десятка лет.
— Я устал, Нат… — сказал наконец, и она почти рассмеялась от этого театрализованного вздоха. — Ты живёшь в своих обидах. Меня-то там нет.
— Конечно нет. Ты там давно зачистил всё под ноль. И себя, и совесть, и память о том, что такое быть мужем.
Он хотел что-то сказать, но лишь пожал плечами и направился к выходу. Уже в дверях бросил:
— Я сделал первый шаг. Дальше юрист разберётся.
Она осталась сидеть. Пальцы скользнули по столу — и нащупали белый конверт. Тот самый, что он утром оставил, даже не удосужившись объяснить. Она раскрыла его снова, хотя знала каждую строчку.
«Заявление о разделе имущества».
«Истец: Киселёв Игорь».
«Ответчица: Киселёва Наталья».
Какая же гадкая формальность. Как будто они — не семья, а два посторонних человека, которые случайно купили квартиру в складчину.
Телефон пикнул. Сообщение от Лены.
«Мам, вечером заеду. Ты как?»
Как? Как человек, у которого только что спёрли не деньги, не квартиру — а историю жизни. Голыми руками. Без стыда.
Она постучала конвертом о стол, будто пытаясь выбить из бумаги звук, который прорежет туман, накопившийся в голове. Но бумага молчала.
Когда Лена приехала — уже в серой, вязкой ноябрьской темноте — она сразу подала матери коробочку с чем-то тёплым.
— Мам, я привезла еды, не ругайся. Ты сегодня ничего нормального не ела, я уверена.
— Я не ругаюсь, — устало улыбнулась Наталья. — Просто удивлена, что ты меня ещё не записала в «особо сложных».
— Мам, — Лена присела напротив, изучая мать внимательным взглядом. — Что он сказал?
Наталья смешала смех с хрипом.
— Что всё будет пополам. По-честному. Так сказал его юрист. Хотя я думаю, это сказала его новая «пассия с дипломом».
— Он вообще адекватный? — Лена напряглась. — Ты же всё тянула на себе. Всю жизнь.
— Не всю, — пожала плечами Наталья. — Раньше он ещё делал вид, что помогает. А потом устал. Видимо, от собственных обещаний.
Лена выдохнула, сжала пальцы вокруг чашки.
— Мы будем бороться. Я знаю хорошего адвоката. Помнишь, тот, что помогал мне с квартирой?
— Да, Михаил… как его…
— Степанович.
Наталья кивнула. Имя всплыло в мыслях как что-то надёжное — вроде старой дублёнки, в которой можно пережить ноябрьские мокрые ветра.
— Мам, — тихо сказала Лена, — ты же понимаешь, что папа… ну… он давно уже в другой жизни. И ты его тянула, сколько могла.
— Я тянула не его, — резко сказала Наталья. — Я тянула нас. Семью. Дом. Обещание, которое он давал мне когда-то.
Она осеклась, потому что даже ей самой было больно услышать, насколько это уже звучит как воспоминание о чём-то давно умершем.
Лена осторожно коснулась её руки.
— Мам, ты не обязана была всю жизнь быть ему спасательным жилетом.
Наталья отвела взгляд, вдохнула. Воздух был тяжёлый, пах влажными подоконниками и вчерашним кофе.
— Я знаю, — сказала она тихо. — Но мне казалось… если я уйду — всё развалится. А теперь понимаю: оно развалилось задолго до того, как я это признала.
Поздним вечером, когда Лена уехала, Наталья долго ходила по пустой квартире. Стены казались выше, чем обычно. Холоднее. Как будто ждали, пока она сдастся.
Но она не сдастся.
На кухне она налила себе чаю. Поставила конверт Игоря перед собой, как противника, которого нужно изучить. В голове уже крутилось: адвокат, документы, доказательства, расписка о наследстве от матери, вклады, всё, что она тянула и закрывала.
Она вспомнила, как сама собиралась разговаривать с Игорем. Мягко, честно. Сказать, что им, возможно, пора разойтись.
Но то, что он выбрал сделать…
То, как он это сделал…
Это был удар не в спину.
Это был удар в лицо — ладонью, полной ледяной воды.
Наталья допила чай, поднялась и посмотрела на своё отражение в тёмном стекле окна. Лицо — уставшее. Но не сломанное.
— Ну что, Игорёк, — сказала она вслух. — Ты начал игру. Но ты даже не представляешь, с кем сел за стол.
Она выключила свет.
И впервые за долгое время почувствовала — внутри будто включили маленькую лампу. Тёплую. Упрямую. Живую.
Утро перед встречей с адвокатом начиналось так же, как и все последние дни: Наталья не спала полночи, ворочалась, пыталась отвлечься чтением, чай один за другим, и всё равно мысли вертелись вокруг одного — как Игорь смог так хладнокровно повернуть всё против неё. И главное — зачем.
Дождь барабанил по подоконнику, будто кто-то нервно стучал пальцами. Она посмотрела на часы: 8:42. Встреча — в 10:00. Пора выходить.
Офис Михаила Степановича располагался в старой кирпичной пятиэтажке недалеко от метро. Лифт — такой же уставший, как ноябрьские сумерки; ступени пахли влажным цементом. Наталью всегда удивляло, что некоторые здания будто пропитаны грустью людей, которые здесь ходили десятилетиями.
Она поднялась на третий этаж и остановилась перед дверью с аккуратно приклеенной табличкой: «Юридическая консультация. М. С. Вершинин». Глубоко вдохнула. Постучала.
— Войдите, — послышался спокойный голос.
Кабинет был небольшой: стол, шкаф с папками, старые кресла, которые скрипели так, будто тоже участвовали в судебных заседаниях. Михаил Степанович поднялся. Его усы слегка дрогнули, будто он улыбнулся, не двинув при этом губами.
— Наталья Валерьевна, проходите. Садитесь. Расскажите всё по порядку.
И она рассказала. Долго, не сбиваясь, иногда сжимая ладони так сильно, что побелели пальцы. Он слушал — не перебивая, не делая тех раздражающих «угу», не задавая идиотских уточнений. Просто слушал, как человек, который привык разбирать человеческие узлы.
Когда она закончила, он кивнул.
— Ситуация неприятная, но не безвыходная. По документам — у вас сильная позиция. Наследственные деньги, вложения, ваши личные переводы. Но главное — поведение вашего мужа. Он действует агрессивно, пытается давить. Это сыграет против него.
— Он уже пытался использовать мой вызов полиции против меня, — сказала Наталья. — Сказал, что это «эмоциональная нестабильность».
Михаил усмехнулся.
— Знаете, как это называется на суде? «Попытка подмены понятий». Мы используем это. Он слишком самоуверен. Это хорошо. Такие люди совершают ошибки.
Он разложил папки на столе.
— Вас ждёт жёсткое заседание. Он начнёт давить. Но вы должны помнить: правда — на вашей стороне. И я тоже. В суде мы не позволим ему сесть вам на шею.
— А если он… — Наталья замялась, подбирая слово, — если он продолжит… устраивать провокации?
— Тогда мы подадим встречный иск. За моральное давление, за попытку манипуляции, за нарушение имущественных обязательств. И, если понадобится, за незаконный доступ к вашим личным документам.
Наталья впервые за несколько дней почувствовала: ей есть на кого опереться.
К моменту заседания прошла неделя. Ноябрь стал ещё холоднее, мокрее и темнее. Снег пытался выпасть, но растворялся прямо в воздухе, как надежды тех, кто уже слишком устал. Наталья собиралась на суд молча, без спешки. Чёрные брюки, аккуратный кардиган, волосы собраны в низкий хвост. Она выглядела не как женщина, которую бросили. Она выглядела как женщина, которая пришла вернуть себе жизнь.
Лена поехала с ней.
— Мам, — сказала она в машине, — если он сегодня начнёт… ну… своё… ты — дыши. Спокойно. Ты сильнее, чем он думает.
— Я уже убедилась. Спасибо тебе, — Наталья взглянула на дочь. — Если бы не ты, не знаю, как бы я всё это выдержала.
Лена сжала её руку.
— Мам, я не маленькая. И я знаю, какой он. Просто раньше я не хотела видеть. Но теперь вижу. Всё.
В коридоре суда было людно. Мокрые куртки, запах старых батарей, перешёптывания. В этом месте эмоции людей будто повисали в воздухе — страх, злость, отчаяние.
Игорь появился через пять минут. Уверенный шаг, на нём новый пуховик, который, как поняла Наталья, ему явно купили недавно. Возможно — даже не за его деньги.
Рядом — та самая юристка. Блондинка, яркая, слишком ухоженная, чтобы выглядеть профессионально. Наталья посмотрела на неё и почувствовала не ревность. Нет. Отвращение. Как к вещи, которой пытаются заменить живого человека.
— Наталья, — произнёс Игорь с натянутой вежливостью. — Надеюсь, ты сегодня без спектаклей.
— Не волнуйся, — ответила она спокойно. — Сегодня спектакль будешь устраивать ты. Ты же у нас мастер. Лжи, подмен, недомолвок.
Юристка уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но судья пригласила всех в зал.
Заседание началось с повторения документов. Судья — строгая женщина с резкими чертами лица — перебирала бумаги так, будто читала не раздел имущества, а меню в дешёвой столовой: без интереса, но с вниманием к деталям.
Первые тридцать минут прошли спокойно. Михаил уверенно доказывал происхождение денег на квартиру. Юрист Игоря пытался парировать, но её аргументы были сырыми — она больше давила на эмоции, чем на факты.
— Согласно выписке, — говорил Михаил, — первый взнос внесён за счёт наследственных средств Натальи Валерьевны. Это делает часть квартиры её личным имуществом.
Юристка фыркнула.
— Но последующие платежи делались совместно! Это значит…
— Это значит, — перебил её Михаил, — что Игорь Петрович имеет право лишь на долю, соразмерную его фактическим вложениям. Мы предоставим расчёт.
— Вы пытаетесь обмануть суд! — вспыхнула женщина.
— Я пытаюсь вернуть честность в то, что ваш клиент пытается разрушить, — сухо ответил Михаил.
Игорь нервно дёрнул плечом.
— Мне надоело это слушать. Мы всё делали вместе! Наташа, скажи ей! Скажи, что я вкладывался!
Все взгляды устремились на неё. Наталья поднялась.
— Да, Игорь. Ты вкладывался. Нерегулярно. С задержками. Иногда вообще — как будто мы не семья, а бизнес-партнёры. Я закрывала кредиты, ты — телефоны дочерям от первого брака. Давай будем честны, раз уж мы здесь.
— Это ложь! — рявкнул он.
— Я могу предоставить выписки за двадцать лет, — ровно сказала она. — И могу рассказать, как ты «вкладывался» в отношения.
Судья подняла ладонь.
— Продолжайте по существу.
После перерыва началось главное. Игорь поднялся, сверкая самодовольной уверенностью.
— Уважаемый суд, — начал он, — я хочу заявить ходатайство. Я считаю, что Наталья Валерьевна находится в эмоционально нестабильном состоянии. Она угрожала мне, вызывала полицию без оснований, вела себя неадекватно…
— Это ложь, — резко сказала Наталья.
— …и в связи с этим, — не слушая её, продолжал Игорь, — я прошу назначить психологическую экспертизу.
В зале повисла тишина. Даже секретарь приподнял голову.
Михаил поднялся медленно, как человек, которому дали повод нанести точный удар.
— Уважаемый суд. Мы подаём встречное ходатайство: о признании заявления Игоря Петровича попыткой давления. Вот запись звонка, где он угрожает Наталье Валерьевне «сделать её сумасшедшей» в суде. Вот переписка, где он пишет, что «устроит ей проверку». И вот доказательства того, что он пытался получить доступ к её документам без разрешения.
Судья взяла бумаги. Юристка Игоря побледнела.
— Это… это не доказательство! — выкрикнула она.
— Это прямое подтверждение, — произнёс Михаил, — что ваш клиент пытается использовать суд для личной мести.
Игорь сорвался.
— Я ничего подобного не делал! Она сама всё довела! Она всегда… она всегда…
— Что? — Наталья поднялась. — Всегда что? Слишком много работала? Слишком много прощала? Слишком долго терпела?
Он замолчал. На лице — смесь злости и растерянности.
Судья отложила ручку.
— Суд рассмотрит оба ходатайства. На данный момент… — она посмотрела на Игоря с выражением, от которого у любого адекватного человека похолодело бы в желудке. — …оснований для экспертизы не вижу. Но вижу попытку психологического давления. Мы вернёмся к этому при вынесении решения.
После заседания они вышли в коридор. Лена держала мать под руку, но Наталья чувствовала себя так, будто прошла марафон на адреналине.
Игорь догнал их.
— Ты всё переворачиваешь! — выкрикнул он. — Я хочу просто честного раздела, а ты…
— Честного? — Наталья повернулась к нему. — Честный — это когда ты говоришь правду. Когда ты уходишь, как мужчина. А ты… ты решил меня унизить. Сделать виноватой. Ненормальной. Ты хотел, чтобы я сдалась. Не получится.
— Ты — неблагодарная! — сорвался он.
— Я — свободная, Игорь. И впервые за долгое время — спокойная.
Юристка дёрнула его за локоть.
— Пойдём. Хватит позориться.
Наталья развернулась. Лена улыбнулась ей — устало, но с уважением.
— Мам… ты сегодня была огонь.
— Нет, Леночка, — сказала она тихо. — Сегодня я была собой.
Дома, уже под вечер, когда впервые за неделю показалась узкая полоска сухого неба, Наталья поставила чайник, села на диван и позволила себе выдохнуть. Настоящий, глубокий выдох. Как будто из груди уходил старый, залежавшийся груз.
Она взяла телефон. Написала короткое сообщение Михаилу:
«Спасибо. За всё».
Минуты через две пришёл ответ:
«Это только начало. Готовьтесь — дальше будет финал. И он будет в вашу пользу».
Наталья улыбнулась. Впервые — искренне.
