— Господи, что же мне теперь делать? — причитала Тамара Григорьевна, сидя на продавленном диване у соседа. — Дом-то весь разваливается! Кому я теперь нужна?
— Баба Тома, да перестаньте вы голосить, — поморщился Максим, хозяин дома. — Взял вас под крышу, комнату отдал, чего еще надо? Завтра мужиков позову, что можно — вытащим.
— А потом что? Меня ж выгонишь, я ж вижу! — не унималась старуха. — Куда я пойду? Глеб с Верой даже не позвонили!
— Так позвоните сами, — Максим кивнул на телефон. — Вот аппарат, номера небось помните?
— Телефон-то мой под завалом остался! — всхлипнула баба Тома. — А номера в голове не держу, зачем они мне, когда никто не звонит?
Максим хотел что-то ответить, но из дальней комнаты вышла его мать, Валентина Петровна. Высокая, седая, с прямой спиной и насмешливым прищуром.
— Ну здравствуй, Томка, — протянула она. — Сколько лет, сколько зим!
Баба Тома замерла, потом медленно подняла голову:
— Ты что тут делаешь?
— К сыну в гости приехала. Или мне твоего разрешения спрашивать надо было? — Валентина уселась в кресло напротив. — Хотя погоди, ты же не в курсе, что родню навещают. Откуда тебе знать, если твои даже телефон не набирают?
— Язва ты была, язва и осталась! — прошипела баба Тома. — У меня горе, а ты издеваешься!
— Девочки, может, хватит? — вмешался Максим. — Мать, баба Тома, ну что вы как дети малые?
— Мы не ругаемся, сынок, — улыбнулась Валентина Петровна. — Это мы так общаемся. Старая дружба, знаешь ли.
— Никакие мы не друзья! — отрезала баба Тома.
— Ну это точно, — кивнула Валентина. — После того, как ты меня с Петровичем развести пыталась, дружбы не осталось. Помнишь, как мне в ухо шептала, что муж мой налево ходит? А я тебе за это волос клок выдрала прямо на улице?
Максим покачал головой и вышел на крыльцо покурить. Вернулся минут через десять.
— Так вот, баба Тома, — сказал он веско. — Мужики завтра придут. Глебу и Вере звонить будем. Номер продавщицы у меня есть, у нее сын телефоны чинит, он все номера достанет.
— Не надо им звонить, — вдруг произнесла Валентина Петровна. — Все равно не приедут.
— Это почему же? — не понял Максим.
— А вот она тебе сейчас расскажет, — Валентина кивнула на бабу Тому. — Или мне за тебя рассказать, подруга?
Баба Тома сжала губы и отвернулась к окну.
Тамара Григорьевна прожила долгую жизнь. Три мужа сменилось, двое детей выросли. Глеб родился в семьдесят седьмом, когда Тамаре было двадцать семь. Тогда еще третий муж рядом был. Хороший мужик попался, работящий. Да характер у Тамары такой оказался, что и он не выдержал. Ушел, когда Глебу год исполнился.
А через несколько месяцев Тамара узнала, что снова беременна. Вера появилась на свет уже без отца. Семьдесят девятый год, одна с двумя детьми. Люди жалели, конечно. Те, что не знали Тамару близко.
А кто знал, говорили по-другому: «Это сколько же терпения у мужика было, что он столько с ней прожил?»
Характер у Тамары был что надо. Слово она всегда находила такое, что и не обидное вроде, а осадок противный оставался. Соседку похвалит — та потом три дня не может понять, похвалили ее или обозвали. Дочке невестки совет даст — та в слезы и домой к матери.
Но дети мать любили. Как же иначе? Пока маленькие были, души в ней не чаяли. А как подросли, так и сами стали огрызаться в ответ. Глеб первым женился. Девятьсот девяносто восьмой год, ему двадцать один только стукнуло.
Невестку Тамара сразу не полюбила. С первого дня начала поучать:
— В доме моем будешь жить — по моим правилам! Я тут хозяйка, а ты — так, помощница!
Месяц невестка продержалась. Уехала к родителям и больше не вернулась. Глеб пытался вернуть, да куда там. Развод оформили быстро.
— Ничего, сынок, — утешала Тамара. — Не та она была. Хорошую найдем.
Через четыре года Глеб привел вторую жену. Двадцать семь ему было, работал мастером на заводе в соседнем поселке. Денег хватало, даже кредит на квартиру собирался оформлять. Но Тамара снова влезла. Приезжала каждый день, проверяла, как невестка дом ведет. Критиковала все — от приготовленного ужина до выбора штор.
— Ты бы лучше работал больше, чем на диване лежал! — кричала она на Глеба, когда заставала его дома в выходной.
— Мам, сегодня воскресенье!
— Нормальный мужик всегда подработку ищет!
Вторая жена ушла через восемь месяцев. Ушла беременной и через три месяца родила дочку. Глебу достались только алименты.
Тамара не успокоилась. Когда Глеб женился в третий раз — это был две тысячи двенадцатый год, ему было тридцать пять — история повторилась. Он уже квартиру в поселке купил, в кредит, но свою. Жена родила сына. Казалось, жизнь наладилась.
Но Тамара снова начала приезжать. Три километра от деревни до поселка — не расстояние. Критиковала невестку, давила на сына, требовала денег на помощь.
— У тебя Вера еще на шее! — говорила она. — И мне тоже помогать надо!
Третья жена собрала вещи, забрала ребенка и уехала. Глеб продал квартиру, закрыл кредит. Остатки денег сложил в сумку и пришел к матери:
— Я уезжаю. За триста километров отсюда. Найти меня можно, но не пытайся. Приедешь — разверну и отправлю обратно. Спасибо, мама, за участие. Дальше сам справлюсь.
И уехал.
Вера тоже дважды была замужем. Первый раз в две тысячи. Ей двадцать два исполнилось. Жила у мужа с его родителями. Тамара приехала в гости, два дня гостила. На третий день свекровь с свекром попросили Веру уйти вместе с матерью. Так и сказали: «Яблоко от яблони. Не хотим такую породу в доме».
Вера вернулась к матери с ребенком и алиментами.
Второй раз вышла замуж в две тысячи десятом. Бухгалтер из города, умный, спокойный. Вера светилась от счастья. Но Тамара и тут не выдержала. Требовала от зятя помощи по хозяйству, хотя тот руками работать не умел. Упрекала дочь, что та мало зарабатывает. Высмеивала зятя за его городские манеры.
Через год он ушел. Оставил алименты на вторую Верину дочку и больше не появлялся.
— Мог бы и тебя с собой забрать! — говорила Тамара.
— Не мог, мам, — тихо ответила Вера. — Ты в нем все убила. И любовь ко мне, и любовь к ребенку.
— Обойдешься! Другого найдешь!
— Найду, — кивнула Вера. — Только я к Глебу уеду. А ты к нам даже не приближайся. Ты все рушишь, чего ни коснешься.
И уехала. Следом за братом. Тоже за триста километров.
— Вот так и осталась наша Томка одна, — рассказывала Валентина Петровна сыну. — Детей выжила, соседей достала. В магазин дойдет, пару слов с продавцом перекинет — и все общение. Десять лет так и жила. Дом разваливался, чинить некому. Она ждала, что дети вернутся. Да они номера не набирали даже.
— Ладно, хватит, — буркнула баба Тома. — Наговорила уже.
— Да я еще и не начинала, — усмехнулась Валентина. — Сынок, ты помнишь Нюрку, которая через три дома жила? Так вот, Томка ее с мужем чуть не развела. Все шептала, что муж к соседке ходит. А помнишь Ваську-тракториста? Томка его жене наговорила, что он бабник. Я уж молчу про остальных. У кого не спроси — каждому она крови испортила.
Максим молчал, смотрел на бабу Тому. Та сидела, сгорбившись, и упрямо молчала.
— Мам, — наконец сказал он. — Ты это к чему?
— К тому, сынок, что завтра, когда мужики придут и увидят, чей дом рухнул, развернутся и уйдут. Никто ей помогать не станет. Потому что в деревне все помнят. Такое не забывается.
— Это вранье! — прохрипела баба Тома. — Все вранье!
— Вранье? — Валентина встала. — Давай я сейчас пройдусь по деревне, всех опрошу? Может, кто-то тебя добрым словом вспомнит?
Тишина. Баба Тома отвернулась к окну.
Утром Максим позвонил мужикам. Двое согласились приехать. Остальные отказались, как только узнали, что работа у бабы Томы.
— Слушай, Макс, — сказал один. — Ты хороший мужик, но ее дом я трогать не буду. Пусть сама разбирается.
Вдвоем с соседом они кое-как восстановили часть дома. Кухня и одна комната уцелели. Подлатали крышу, провели электричество. Печку почистили. Жить можно было.
Максим перенес туда вещи бабы Томы. Она молча наблюдала за работой. Не благодарила, не причитала. Просто сидела на крыльце и смотрела.
Когда закончили, Максим подошел к ней:
— Все, баба Тома. Живите. Дрова я на зиму заготовил, картошки привез. Продукты в холодильник положил. Дальше сами.
— А дети? — спросила она тихо.
— Мать звонила. Глеб сказал, что номер матери у него не сохранился. Вера трубку не взяла. Больше звонить не будем.
Он развернулся и пошел к калитке. На пороге остановился:
— Знаете, баба Тома, вам никто не виноват в том, что так вышло. Как жизнь прожили, так теперь и доживайте. Сами выбрали.
Он ушел. Баба Тома осталась одна на крыльце полуразрушенного дома. Солнце садилось за лесом. Из деревни доносились голоса, лай собак. Обычная жизнь текла своим чередом.
Она поднялась, вошла в дом. В комнате стоял старый диван, стол, стул. На столе лежала записка от Максима: «Если что — звоните в скорую. Номер на холодильнике».
Тамара Григорьевна села на диван. Посмотрела в окно. За стеклом темнело. Она вспомнила, как Глеб в последний раз стоял на этом самом месте и говорил: «Спасибо, мама, за участие». Как Вера молча собирала вещи и не оборачивалась.
Она могла бы подумать, что была не права. Могла бы пожалеть. Но вместо этого только покачала головой:
— Неблагодарные. Все для них, а они…
Она встала, прошла на кухню, зажгла свет. Дом скрипел под порывами ветра. Где-то капала вода. Нужно было ведро поставить, но сил не было.
Тамара вернулась в комнату, легла на диван, не раздеваясь. Закрыла глаза. Завтра нужно будет идти в магазин. Продавщица, наверное, уже знает. Вся деревня знает. Будут смотреть, перешептываться.
А дети не позвонят. Никогда не позвонят.
Она лежала в темноте и слушала, как ветер гуляет по пустым комнатам. Дом больше не казался родным. Он был похож на нее — разрушенный, одинокий, никому не нужный.
Так она и заснула, не раздевшись, укрывшись старым пледом. Утром ее разбудит холод. Нужно будет топить печь, готовить еду, жить дальше. Одной. До конца.
А в доме у Максима Валентина Петровна сидела у окна и смотрела в сторону Томкиного участка. Там светилась одна лампочка в окне.
— Жалко ее? — спросил Максим.
— Нет, — покачала головой мать. — Нельзя жалеть тех, кто сам выбрал свою судьбу. Она всю жизнь рушила. Теперь пожинает плоды.
— А справедливо это?
— А кто сказал, что жизнь должна быть справедливой? — Валентина встала. — Жизнь — это просто жизнь. Как ее проживешь, так и доживешь. Томка прожила, как хотела. Теперь пусть доживает с тем, что заслужила.
Лампочка в окне бабы Томы погасла. Деревня засыпала. А Тамара Григорьевна лежала в темноте и думала о том, почему никто не понимает, что она всегда хотела как лучше. Только почему-то никто не хотел слушать.
И никогда не захочет.
